пробормотал: «Ничего-то мы не знаем, ничего. К северу от Японии, вот эти острова, где Тео была — что это за острова? Один Господь ведает. Надо Нику сказать, как появится — во льды ему пока идти не надо, молод он еще, а туда — почему бы и не сплавать? И правильно я ей не сказал, что Вискайно приехал в Картахену без детей, — иначе ее было бы, не удержать, вплавь бы туда отправилась — искать их».
Степан налил себе рома, — полный стакан, и, подойдя к распахнутым ставням, вгляделся в море. «Пока «Желание» дойдет до Плимута, пока там соберут с десяток кораблей, пока они сюда явятся — это уж и зима будет. Может, надо было ее с «Желанием» отправить — да не поехала бы она, что эта, что мать ее — за детей зубами горло перегрызут. И правильно, конечно.
Но что, же этот подонок с малышами сделал? В монастырь, что ли, по дороге сдал? Ладно, — он выпил и вдохнул соленый ветер с запада, — у меня еще будет возможность поговорить с сеньором Себастьяном лично, так сказать. Наедине. Да, судя по всему, этим летом Мирьям меня и Ника не дождется. Ну ладно, хоть весточку послал. А зимой мы снесем с лица земли этот вшивый городишко, и можно будет идти домой».
— А почему вы крабов не едите? — спросила Тео за ужином, который был накрыт в капитанской каюте. «Они свежие, вкусные очень, я ведь еще теперь и на камбузе помогаю.
Вы простите, что без вашего разрешения, — она зарделась.
— Не хочу, — коротко ответил Степан. «Ну что с тобой делать, — работай, если взялась, — он рассмеялся и заметил, накладывая себе рыбу: «Я всякого нового кока непременно учу так готовить, как в Индии — я еще со времен Гоа острую еду полюбил».
— Мне мистер Гринвилль говорил, — тихо сказала Тео и опустила глаза.
— Да, — вспомнил Степан, — это ведь там было, у нее. Уже и вечер был, звезды там такие крупные, каких я на Москве ни разу и не видел. Она тогда перевернулась, посмотрела на меня и рассмеялась — ну конечно, мы весь день с этого ее ковра не вставали. То есть, нет, вставали, но не для этого, — он почувствовал, что чуть краснеет. Ну, и она завернулась в какую-то тряпку и принесла с кухни поесть. Я думал, что не выживу — такое оно огненное было. Потом ничего, понравилось. А еще она кокосового молока принесла — холодного, отпила, и этак на меня посмотрела. Господи, какое оно было вкусное — из ее губ- то».
Тео замерла — Ворон сидел, смотря куда-то вдаль, и улыбался — едва заметно, ласково.
— Ну что сидишь, — сварливо сказал он, отодвигая тарелку. «Убирайся тут и отправляйся на камбуз, — мне судовой журнал писать надо».
Дон Луис спешился во дворе крепости и, бросив поводья слуге, снял с седла связку бумаг.
— Здравствуйте, — раздался смешливый голос.
— Донья Эухения, — поклонился он. Девушка стояла, вертя в руках зонтик, смотря на него карими, веселыми глазами.
— Как ваши странствия, дон Луис? — спросила она. «Видели крокодилов?».
— Я уже имел честь их видеть на Амазонке, — рассмеялся он. «Здешние, правда, будут крупнее. А вот змей, таких, как в Южной Америке — тут нет, донья Эухения. Привез вашему батюшке новые карты, думаю, он останется доволен. Не скучно тут вам?».
Донья Эухения сморщила нежный носик. «Ну, тут не Гавана, конечно, — я ведь там родилась, дон Луис, а как матушка умерла, — девушка перекрестилась, — и папу сюда комендантом назначили, мы и переехали, — но тоже интересно». Она чуть вздохнула — глухое, скромное платье едва заколебалось, вздрогнул высокий, кружевной воротник, и она присев, сказала:
«Не буду вас задерживать».
Николас Кроу посмотрел ей вслед и велел себе: «А ну прекрати!». Ей было шестнадцать, и она была вся — будто сделана из самого белого, самого сладкого сахара. Юноша вспомнил, как спускался на ее висок мягкий локон, что выбился из-под мантильи и глубоко, обреченно вздохнув, стал подниматься в кабинет коменданта.
Сеньор Эрнандо расстелил карты на большом столе красного дерева и пробормотал:
«Недурно, весьма недурно. Вы с индейцами там, на севере, говорили, дон Луис? Насчет той реки, которую пересек де Сото? Рио де Эспириту Санту? Можно отправиться вверх по ее течению?».
— Можно, — вздохнул дон Луис, — и понятно, что хотелось бы, однако для этого надо гораздо больше людей, дон Эрнандо.
— Да, — тот покачал головой, — а просить в Гаване — меня не поймут, и так сейчас каждый человек на счету, зимой тут будет еще больше англичан, как вы слышали.
— Ну что ж, отложим, — комендант свернул карты и вдруг спросил: «Не хотите ко мне на обед сегодня вечером? Я ведь вдовец, дон Луис, и давно, пятнадцать лет уже, матушка доньи Эухении еще в Гаване умерла, мы с ней все вдвоем и вдвоем, да и вам, наверное, хочется домашнего обеда поесть».
— Соболезную, — наклонил голову юноша. «Ваша дочь, наверное, и не помнит своей матери, дон Эрнандо?»
— Да, — тот помолчал. «Сеньора Беатрис наложила на себя руки, да хранит Господь ее грешную душу, и дарует ей покой, — комендант перекрестился, и вздохнул: «Ну, то дело давнее. Так как с обедом?».
— Мне надо привести в порядок свои заметки, — извиняющимся голосом ответил дон Луис. «Но спасибо за приглашение».
— Ну, в другой раз, в другой раз, — улыбнулся комендант.
Поужинав в таверне — вчерашним, жидким супом, — он ушел на берег моря и, опустившись на песок, набрал в ладонь теплые крупинки.
— Правильно, — вспомнил Ник, — я тогда не приготовил какое-то задание, и папа оставил меня в каюте доделывать. Мы уж и на мачтах были, почти два года тогда прошло, как мы плавать начали. А папа сидел с Гринвиллем и тот ему сказал, восхищенно, разглядывая бумаги: «И как вам удалось достать эти планы, сэр Стивен?».
— Жена одного воинского начальника в Гаване помогла, — смеясь, ответил папа. «Некая донья Беатрис. Ну, сами понимаете, мистер Гринвилль, каким путем я к ней подошел».
— Сверху или снизу? — тогда расхохотался помощник, — вспомнил Ник. «Да, они пили, уже четвертую бутылку, что ли. Папа ее открыл и ответил: «И сзади, и на коленях, да и вообще, — он потянулся, — по- разному. Жалко только, что больше ее никак не использовать».
— А что случилось? — поинтересовался Гринвилль.
— Эта дура повесилась, когда я ей сказал, что не собираюсь ее никуда увозить от мужа, — он тогда выпил, все еще смеясь.
Ник вытер лицо и вдруг тихо сказал, глядя на темные волны, — неизвестно кому: «Никогда, никогда, ни с кем я такого не сделаю, слышите? Пока жив я, не будет такого».
Он встал, и, отряхнув руки, пошел разбирать свои записи.
— А это не опасно? — спросил Дэниел у индейца, вглядываясь в едва заметную тропу, что огибала начало горы. Темная голова Марты уже почти скрылась из виду.
Мужчина подумал и рассудительно ответил: «Ну, кроме таких людей, как она, — он кивнул наверх, — по этой тропе никто пройти не сможет. Так что нет, не опасно. Пойдем, нам надо починить лодку».
— Я хочу научиться ходить на них, — заявил Дэниел, когда они сидели на берегу озера, наклонившись над выдолбленной из ствола пирогой. «По морю я умею, а по реке, или озеру — нет».
— А что такое море? — заинтересованно спросил индеец. Дэниел улыбнулся, и, потянувшись за палочкой, стал чертить на песке карту.
Марта на мгновение приостановилась и взглянула вниз — джунгли казались отсюда бесконечным, зеленым океаном. Над ее головой кружила какая-то птица — мощная, коричневая с воротником из белых перьев.
— Ты тут не живешь, — нахмурилась Марта, — зачем так далеко залетел? Давай, отправляйся домой, на запад! — она помахала птице рукой.
Та что-то хрипло прокричала.
— Папа! — обрадовалась Марта. «Папа, ты не волнуйся, со мной все хорошо! Птица парила, раскинув крылья, одна, в голубом, бескрайнем просторе, и Марта присела, свесив ноги в пропасть, любуясь его полетом.
