— Д–да, — согласился Мазепа, — как будто и не ко времени, лучше бы снег выпадал поскорее, а то если долго простоит такая сухая погода, то и ляхи могут на нас двинуться, а тогда пропадай уже вся Украйна!

— Ну, и с чего бы это уже и ляхи на нас двинулись? Ведь у нас с ляхами тихо… мир.

— Мир? — Мазепа насмешливо улыбнулся. — Разве может быть с ними прочный мир? Пока они видят перед собой сильного врага, до тех пор только и держатся мира, а как заметят, что силы его ослабевают, так сейчас и забывают про всякий мирный договор.

— Гм, — незнакомец повел бровью, — так ты, вижу, совсем-таки не веришь ляхам?

— О, скорей бы уже поверил самому сатане, чем им! — вскрикнул горячо Мазепа.

— Ну, не говори так, — христианская держава.

— Христианская держава! Ха–ха! Видели мы их христианское над нами панованье, — перебил его Мазепа, — да если бы мы у басурман в подданстве, в рабстве были, то и то бы худшей муки не несли! Да что там о них говорить!

Если бы мы вот и сами задумали теперь соединиться с ляхами, так народ, верь мне, не попустил бы этого никогда.

— Турки, что ли, лучше?

— Уж хуже ляхов нет никого!

— Эх–эх, брате! Все-то это оттого выходит, что и ты, и другие по–старому на Польшу смотрите, — заговорил живо незнакомец. — Ведь ляхи теперь не то, что были прежде… Были они в свой час и сильны, и страшны, да и то мы их одолели. А теперь! — незнакомец махнул рукою, — где их Жолкевские, Ходкевичи, Вишневецкие? Остались одни Зайчевские да Тхоржевские (фамилия от тхора; последнее слово употребляется по–польски в значении трус) — на всю Польшу один только и есть храбрый лыцарь — Собеский. Хе! Кто говорит, хотелось бы им, может быть, и теперь повернуть нас в своих подцанцев. Да мынулося! У змеи уже вырваны зубы. Знаешь, и рада бы, говорят люди, душа в рай, да грехи не пускают! Вот потому-то, а не почему иному, они рады будут теперь и союзу с нами. И, верь мне, будут шановаться, а на права наши не посмеют, да и не смогут наложить руку.

Мазепа внимательно прислушивался к словам незнакомца, последний положительно чувствовал какую-то склонность к ляхам.

Вчера, когда разговор коснулся их и он, Мазепа, высказался против ляхов, незнакомец весь как-то переменился в лице, а сегодня, ведь это он опять нарочно завел разговор о ляхах. Все это недаром! Атак как он, этот казак, бесспорно какой-то посланец Ханенко, то уж не ищет ли Ханенко союза с ляхами? Почему нет? Этот хитрец на все способен, да и сердце его, кажется, давно к ляхам лежит. Быть может, они задумали вместе с Ханенко вступить с двух сторон в Украйну. О, если это так, надо принять немедленно меры. Узнать бы только наверное. При этой мысли Мазепа сразу встрепенулся, в нем снова проснулся ловкий политик.

— Хе–хе, приятель! — произнес он вслух с насмешливой улыбкой. — У змеи, говоришь, вырваны зубы? А вот когда бы мы подкрепили ее своим союзом, да отпаслась бы она на нашей же паше, так выросли бы новые, да еще так скоро, что мы бы и оглянуться не успели, как они впились бы нам в шею. Даром, что ляхи теперь сами пропадают, а все-таки стараются, из последнего стараются ослабить наши силы, затеять у нас междоусобия, восстановить одного гетмана на другого.

При этих словах Мазепы незнакомец быстро повернулся и метнул в его сторону подозрительный взгляд.

— Как? Когда? — произнес он живо.

Его невольное движение не укрылось от Мазепы. «Значит, предположил я верно: они что-то затевают с ляхами», — подумал он про себя и продолжал вслух:

— Да всегда, когда только можно. Вспомним хоть и славного Богдана. Не старались ли ляхи поднять против него Богуна? Они предлагали ему и гетманство, и свою помощь, лишь бы он только пошел против Богдана. Но Богун всегда был нашим славнейшим рыцарем: он не поддался на приманки лядские; ему дорога была целость отчизны, а не гетманская булава, и он отослал лядских послов и дары их с превеликим срамом назад.

— Гм… да ведь это опять ты старое время вспомнил, — произнес слегка смущенно незнакомец. — Тогда Польша грозным и сильным панством была, а теперь ведь им самим выгодно было б при союзе с нами поддерживать нашу силу, а то ведь некому будет и Речь Посполитую защищать.

— Держи карман шире! Напрасно надеешься на это, друже! Ха–ха! Нашел доблестных лыцарей, защитников отчизны! Да на что им целость Речи Посполитой? Разве они об этом думают? Были великие люди, которые пеклись об этом, но они давно уже в сырой земле лежат. А теперешние! — Мазепа вздохнул и махнул с презрением рукою, — они ведь только о том и думают, как бы их власные маетки целы остались да как бы им с них побольше грошей заполучить, а заполучить-то червончики только тогда и можно, коли опять даровых рабов завести. Ну, а ведь они прекрасно знают, что пока у нас есть сила, до тех пор мы их рабами не станем. Вот теперь сам и рассуди, станут ли они при союзе с нами уважать наши права или захотят опять все на старый лад повернуть?

Незнакомец молчал.

— Вот видишь, брат, — произнес он через минуту, — теперь ты как против ляхов говоришь, а вчера на них же нам указывал.

— Как так? Откуда ты взял это? — изумился Мазепа.

— Да ведь ты же вчера говорил мне, что наши старые, запорожские обычаи доведут до гибели Украйну, указывал нам на польский сейм.

Мазепа усмехнулся и покачал головою.

— Нет, на польский сейм не указывал я, а только говорил, что уж на что безголовая сторона Польша, а все-таки у ней больше ладу, чем у нас, — и то правда. Какой уж там ни на есть сейм, а все-таки постановлений его слушаются… А ты все, друже, за старые запорожские звычаи стоишь, — не все то хорошо, что старо! Когда дытына вырастает, то старое платье на нее узко делается — надо новое шить.

— Шить-то шить, да только по старому образцу, а то как на нашего брата, вольного казака, заграничный кафтанчик натянешь, так, смотри, чтобы он от одного маху не лопнул по швам.

— Да разве наш брат казак зверь какой дикий? Не захочет он жить, как люди живут?

— Как люди — захочет, а как паны — никогда, — незнакомец передвинул на голове шапку, поправил длинный ус и продолжал дальше: — Видишь ли, думал я и вчера, и сегодня о твоих словах… не слыхал я еще таких. Да не выходит! Не идут они к нам, та й годи!

— Почему же? — спросил Мазепа, заинтересованный словами незнакомца.

— А вот почему. Слушай! По–твоему выходит, что для того, чтобы добрый лад и покой во всей нашей стране настал, надо определить, чтоб на раду могли только казаки выходить. Это, значит, надо опять весь край на панов и хлопов поделить?

— Не на панов и хлопов, — перебил его Мазепа, — а на зрячих и слепых!

Между приятелями завязался живой разговор. Заговорили о недостатках современного государственного устройства Украйны, о законах и обычаях, на каких держатся другие государства. Мазепа развивал перед незнакомцем план государственного устройства, которое, по его мнению, могло быть, при таких условиях, вполне идеальным.

Мазепа говорил увлекательно и красноречиво; он подкреплял свою речь множеством примеров, ссылался и на древний мир, и на существующие вокруг них государства, но, несмотря на это, незнакомец не вполне соглашался с ним. Он, со своей стороны, стоял за полный демократизм, и запорожское устройство казалось ему самым прочным и устойчивым. Он далеко уступал Мазепе в красноречии, но, во всяком случае, видно было, что прошлая и настоящая жизнь европейских народов были небезызвестны ему.

Несмотря на то, что новые приятели и не сходились в главном, они продолжали свою беседу самым дружеским образом. Мазепу чрезвычайно интересовал этот странный незнакомец, что же касается последнего, то его совершенно пленили ум, красноречие и богатство знаний Мазепы. Увлекшись разговорами, приятели совершенно забыли о том, что лошади их давно уже отдохнули и солнце значительно поднялось на небосклоне.

— Одначе, заговорились мы с тобой, да и здорово заговорились, а эти невирные кони и забыли,