…Как бы ни возмущался герцог, как бы ни пытался отстраниться от организации конференции… Пришлось. За неделю до приема управляющий отелем запросил пощады, явившись к Владу, что само по себе было неслыханно. Управляющий, профессионал высочайшего класса, словно собственное чадо обожавший отель, никогда не позволявший себе надоедать герцогу и с болезненной ревностью отслеживающий начальство, буде оно заявится с инспекцией или покопаться в документах (все боялся, что герцог наворотит чего и любимое детище по миру пойдет), пришел с самого утра. Скромно усевшись на диванчике в приемной, терпеливо ожидал, когда же Влад соизволит явиться на работу. Влад соизволил только через три часа, и то потому, что особых проблем в лагерях, куда он ездил с плановой проверкой, не случилось. При появлении начальства мужчина подскочил и, глядя на герцога с неподдельной мукой и преданностью во взгляде, попросил аудиенции.

Беда, обрушившаяся на отель, звалась просто – вдовствующая герцогиня. Бабка вытянула у мужика последний нерв своими визитами и светлыми идеями о том, как следует принимать и обустраивать. Цветы, скатерти, официанты, горничные, лучший зал, забронированный аж на две недели. Для начала. Это «для начала» вызывало у управляющего нервный тик и приступы паники. И Влад его понимал – убытки, понесенные отелем из-за вынужденного простоя, будут неисчислимы, и едва ли их удастся покрыть до конца года, а если учесть, что под гостей старушка требует еще два, помимо выделенных трех лучших, этажа, то даже у герцога неприятно заныло в желудке. Пришлось вспоминать давний опыт и все брать в свои руки, ограждая управляющего от взбалмошной карги, а отель от окончательного разорения. Оно, конечно, правильно, никто кроме Влада не посмеет сказать герцогине «нет!», но крайне неудобно – своих дел навалом!

Площадь, занимаемая гостями сократилась до приемлемых двух этажей, которые Влад, по приезду гостей и пересчете последних по головам, собирался еще уменьшить, меню урезалось по меньшей мере на три сотни блюд, оставаясь при том достаточно разнообразным, но не до умопомрачения. Да и для оставшихся блюд вовсе необязательно выписывать кулинарных кудесников из самой столицы. Цветы ограничились тридцатью видами, вместо пятидесяти восьми и бригадой флористов, сумевших создать шедевры из предлагаемого разнообразия. И много чего еще по мелочи. Попутно Влад стал скрягой, кровопийцей, наступающим мужланским сапогом аккурат на горло песне нежной орхидеи, то бишь бабкиной, отступником, вредителем и много кем еще. Его обещали проклясть, покалечить разнообразными способами, отлучить от титула, лишить законной доли наследства, изгнать и… ну, только что суп сварить не грозились. Влад на все угрозы и оскорбления отвечал вежливо прохладной улыбкой, вещал старушке о своей безграничной любви, и упрямо гнул свою линию. Конечно же, он вышел хоть достаточно потрепанным, но победителем, из всех словесных перепалок и психологических сражений. Но спроси кто герцога напрямую и в приватной обстановке, услышал бы много чего и про старушку, и про медиков, и про загадочную особу императорского дома. А наблюдательный человек, окажись он рядом, и сам без лишних вопросов обнаружил бы, что бедняга герцог находится где-то между нервным истощением и слепым буйством. Текущие дела, те, которые помимо конференции, никто не отменял. И им, текущим делам, что накапливались ежедневно и которые просто невозможно свалить на бесконечных замов, откровенно плевать на все бабкины затеи. К концу подготовки Влада окончательно замучила бессонница, он потерял аппетит и интерес к окружающему, из всех желаний осталось только одно – устроить геноцид по профессиональному признаку.

Хотелось выходного. Дико, непереносимо хотелось выходного. Про отдых герцог после известных событий и не заикался, боясь навлечь на свою многострадальную голову еще кучу ненужных проблем. Накануне открытия мужчина не выдержал и, чтоб не сорваться на ни в чем не повинных подчиненных, словесно продемонстрировал всем окружающим неприличный жест и, с пометкой «не кантовать, при пожаре выносить первым», забился в свою нору. Ту самую, четырехкомнатную, что недалеко от порта, с непереносимым желанием впервые за последние месяцы позволить себе лишку и упиться до полного изумления. Но мечты так и остались мечтами, вместо этого он принял душ, забрался под одеяло и, закрутившись на манер кокона, уснул.

…Кисти и плечи невыносимо ломило, в запястья, пережимая ток крови, врезались кандалы. Он неловко топтался на цыпочках, едва доставая кончиками пальцев до пола, старался дать хоть какой-то отдых рукам. Но отдыха не было, лишь скрежет металла о металл, когда тревожил цепь, на которой висел. От каждого движения маленьким вулканом боли взрывалась изодранная кнутом спина. Раб опустил голову, разглядывая уродливый розовый шрам пересекающий живот, упорно пробивающийся из-под грязных разводов. Вытянутый до отказа палец правой ноги поехал, и раб инстинктивно дернулся, удерживая равновесие. На боках вспухли, прорывая свежую корочку, тяжелые алые капли, помедлили, набирая силу, и нехотя поползли по ребрам. Он выругался сквозь стиснутые зубы и зажмурился.

Сколько он здесь висит? Час? Три? Сутки? Время сминалось, обманывая внутренние часы. Когда за спиной шаркал мучитель – неслось вскачь, а в минуты затишья, вот как сейчас, растягивалось в вечность. Палач умаялся и куда-то ушел, мерзенько посмеиваясь и обещая непременно вернуться и продолжить. По комнате прошелся сквозняк, заставив вздрагивать и шептать беззвучные проклятья. С возвращеньицем! Чтоб у тебя руки-ноги поотсыхали уе… Сквозь одуряющую паузу в ожидании боли, сквозь жалобно- матерные мысли пришло кристально ясное осознание, что совсем зря он здесь дергается, распятый как бабочка на булавке, что это всего лишь сон. Глупый, надоедливый, хотя и страшный. Стоило только подумать об этом, как руки сами собой дернулись в стороны, разрывая до этого казавшуюся прочной цепь. Влад развернулся к своему палачу, оскалился, сдергивая ошейник. Мучитель издал невразумительное хрипение, попятился, запутываясь в хвосте кнута, его очертания поплыли, секунду спустя перед бывшим рабом предстала вдовствующая герцогиня. Она поджала губы, неодобрительно оглядывая внука, оглушительно щелкнула хлопушкой кнута, каким-то чудом не задев бывшего раба, старушечье лицо стянула отвратительная злобная маска, превратив в нечто жалкое и отталкивающее. Влад инстинктивно отпрянул и уже был готов сжаться в комок, прикрывая руками голову, но вовремя вспомнил, кто он и где. А вспомнив, поймал в полете гибкий кожаный хвост и принялся с показательной медлительностью наматывать кнут на запястье, теперь уж заставив отступать бабку. Рывок на себя и мимолетная жалость, что та не накинула на руку петлю, это было бы очень приятно – вырвать бабке руку, хоть и во сне. Закинув за спину орудие пытки, Влад с превеликим удовольствием продемонстрировал старухе средний палец и приказал убираться с дороги. Не дожидаясь выполнения приказа, направился вперед, шикнул на замешкавшуюся родственницу, грубо двинул плечом, отшвыривая ее от двери, и шагнул прочь, и…

Снег, кругом сплошной глубокий снег, в который он провалился по самую грудь. А впереди, в завихрениях злой вьюги, ярким пятном маячит ненавистное алое платье, плотно облегающее девичью фигурку. Он завыл, задрав лицо к багровому, в россыпи белой парши, небу. Надо ж попасть из огня да в полымя, он бы лучше остался в той комнате с каменными стенами и крюком в потолке. Голое тело, прикрытое лишь изношенными до прозрачности штанами, тут же закоченело. Он кое-как поднялся, ругаясь в голос, подышал на замерзшие до судорог пальцы, решив, что не сдвинется с места. Надо же когда-то проявить твердость и пересилить! Что он там собирался пересиливать, не имело никакого значения, потому что Влад вдруг обнаружил себя бредущим по бедра в снегу вслед уходящей девушке, в который раз пытаясь догнать и не надеясь, что нагонит.

– Стой! – заорал он, не ожидая, что будет услышан.

Провалился в сугроб, уйдя в снег с головой, отплевываясь и матерясь, встал на четвереньки, помотал башкой, стряхивая с лица подтаявшие хлопья, а когда поднял глаза, обнаружил совсем рядом с лицом пару остроносых туфель, надетых на женские ножки, над туфлями трепетал пламенными языками алый подол. Влад поднял взгляд выше и натолкнулся на ехидную насмешку, плясавшую в темном сапфире женских глаз. Все как и раньше – она надсмехается, он униженно смотрит снизу вверх. Ледяной ветер трепал черные ведьмины космы, смешивая их с серебром крутящихся снежинок. Все больше злясь на себя, Влад барахтался в снегу – ему никак не удавалось встать. Ему бы сейчас немного гордости, и величественности, и холодной отстраненности бы чуть-чуть. Чтоб почувствовать, что он с ней на равных, если не сильнее. Но нельзя быть величественным и гордым, стоя на карачках по горло в сугробе. Она застыла, словно статуя, спокойно наблюдая за его возней. Наконец, ему удалось подняться, его глаза оказались напротив ее глаз.

– Что. Тебе. От. Меня. Надо, – припечатывая каждое слово, прорычал он.