«Арагви», «Баку», «Метрополь», «Националь». У Алексея водились большие деньги, к тому же он состоял в загадочных для Мервина отношениях с метрдотелями ресторанов, которые встречали его с подобострастной улыбкой и в любое время предоставляли ему и его гостям столик или даже отдельный кабинет.
По сравнению с Вадимом Алексей оказался более интересным и живым собеседником и с большей откровенностью высказывался на политические темы. Он никогда не сплетничал о женщинах, да и пил гораздо умереннее Вадима. Алексей расспрашивал Мервина о его детстве и прошлом его семьи, но по реакции собеседника Мервин сразу понял, что тот способен рассуждать о бедности и классовой принадлежности только в свете набивших оскомину положений марксизма-ленинизма. И вот парадокс: советский борец за права международного рабочего класса принадлежит к привилегированной элите, а Мервин, наивный, но искренний британский патриот, убежденный антикоммунист, согласно учению Маркса, являлся настоящим революционером.
Они стали встречаться все чаще, и однажды у них зашел разговор о строгом визовом режиме в СССР, о слежке и шпионах. Они сидели в ресторане гостиницы «Националь», давным-давно ставшем излюбленным местом отдыха высшего света столицы… Алексей заметил, что Советскому Союзу приходится быть начеку из-за происков иностранных шпионов. Видимо желая доказать, что он вовсе не шпион, и снять с себя невысказанное подозрение, Мервин в шутку рассказал Алексею, что сотрудники посольства нашли для себя постоянный объект шуток. Это будка под Большим Каменным мостом, прямо за углом от посольства, где в ожидании вызова кагэбэшники коротали время за игрой в домино.
Внезапно став серьезным, Алексей осторожно уточнил, где именно находится эта будка. После обеда он настоял на том, чтобы они поехали взглянуть на нее. Возможно, почувствовав замешательство Мервина, Алексей обронил несколько пренебрежительных замечаний о работе МИ-5 и МИ-6, как бы желая сказать, что если бы Мервин работал на британскую разведку, то он обязательно знал бы об этом. Мервин не стал с ним спорить.
Когда через пару дней Мервин проезжал под мостом, уже ни будки, ни агентов он там не увидел.
Как-то Вадим устроил еще один вечер на дядиной даче. Как и прежде, их доставили туда на «ЗИЛе», только на этот раз Вадим пригласил своего друга, инструктора по горным лыжам, и трех полненьких, очень жизнерадостных девушек. Вечером они пошли покататься на лыжах в сосновом бору. К своему смущению, Мервин часто падал, что вызывало у девушек взрывы веселого смеха. Вернувшись в дом, посидели у камина и согрелись водкой, а потом удалились наверх каждый со своей девушкой. Мервину досталась самая полная и, как ему показалось, намного старше его. Но она с такой готовностью согласилась стать его подружкой на одну ночь, что было бы грубо ей отказать.
В другой раз Мервин и Алексей сидели в отдельном номере ресторана «Арагви» и наслаждались грузинским «Цинандали», но не смогли осилить огромных порций кебаба, лобио и хачапури. В тот вечер Алексей был в ударе и разговаривал с Мервином довольно фамильярно, что позволял себе крайне редко. Он заявил, что намерен принять в карьере Мервина более активное участие. Не хочет ли Мервин отправиться в поездку? И если хочет, то куда? Мервин живо ответил, что очень хотел бы посетить Монголию. К сожалению, это невозможно, сказал Алексей, а если куда-нибудь в Советском Союзе? Мервин предложил Сибирь, и Алексей пришел в восторг. Может, посмотреть знаменитую Братскую ГЭС? Озеро Байкал? Мервин затрепетал от радости и тут же согласился. Они выпили за успех их путешествия.
В какой момент Мервин понял, что слишком глубоко увяз? Может, он и был наивным, но не до такой степени. Связь Алексея с КГБ становилась все более прозрачной — пренебрежительные замечания о британской разведке, мгновенное и загадочное исчезновение будки со агентами, расспросы о политических взглядах молодого англичанина. Мервину стало совершенно ясно, что его вербуют.
Думаю, дело в том, что в действительности они никогда не понимали друг друга. Взгляды Алексея мешали ему видеть глубоко укоренившийся патриотизм того класса и поколения Мервина, для которого считалось высшим признаком дурного тона выйти из кинозала, пока не закончится «Боже, храни короля». И уязвленное самолюбие Мервина заставило его серьезно задуматься, почему Алексей так обхаживает его, скромного аспиранта, тратит на него свои деньги и время. Я совершенно уверен: Мервин понимал, что ведет игру с КГБ. Чего он определенно не понимал, так это насколько опасной могла оказаться эта игра. Даже когда он согласился поехать в Сибирь, он должен был всерьез заподозрить, что рано или поздно его попросят расплатиться по счету. Но в который раз победу над благоразумием одержала его природная страсть к приключениям и риску. Что бы ни случилось, это было необыкновенно интересно и захватывающе. А разве не для того он приехал в Россию?!
Когда летишь в Сибирь, ночью да еще зимой, возникает ощущение, что ты летишь на край света. Кажется, сказочный пейзаж заснеженных девственных лесов тянется не до горизонта, а еще дальше, в бесконечность. В 1995 году я побывал на Байкале по пути в Монголию, которую моему отцу так и не довелось увидеть. Летели мы на маленьком советском самолете «АН-24», вероятно еще в 60-х начавшего свою долгую карьеру. Мы падали в воздушные ямы, наши голоса тонули в вое мотора, самолетик стремительно мчался навстречу рассвету, а за нами, на западе, угасал закат.
Солженицын назвал разбросанные по всей территории Советского Союза тюремные лагеря — «архипелаг ГУЛАГ». Но фактически вся Россия является архипелагом, состоящим из отдельных островков тепла и света, окруженных бескрайним морем незаселенных пространств и холода. Именно на просторах России таится ключ к пониманию русской души. Ее неуверенность и фатализм, порожденные условиями жизни в такой громадной стране, что на пересечение ее из конца в конец когда-то уходило полгода; постоянное смирение перед кнутом власти, происходящее от невозможности связаться с отдаленными поселениями необъятной империи. Когда я читал знаменитый указ Петра I, гневно требующий от граждан выполнения всех его предыдущих указов, я сравнивал царя с рехнувшимся радистом, который отправляет в космос возмущенные послания, а в ответ слышит только слабое космическое эхо.
Телефонные кабели, спутниковое телевидение и самолеты Аэрофлота, казалось бы, связали друг с другом отдаленные регионы России, но в каком-то смысле электронные средства связи только усиливают ощущение непреодолимого расстояния. Россия остается крупнейшей страной в мире; даже теперь, после распада Советского Союза, ее территория охватывает одиннадцать часовых поясов. Бывший советский телеоператор однажды объяснил мне: чтобы телевизионный сигнал программы «Время» дошел от Москвы до Чукотки, крайней восточной оконечности страны, он должен многократно пересылаться. К середине 90-х из столицы уже легко можно было связаться с тихоокеанским побережьем Камчатки или с Магаданом, не забывая при этом, что разница во времени почти такая же, как между Москвой и Нью-Йорком. Последний участок скоростного шоссе, соединяющего европейскую часть России с Дальним Востоком, был закончен только в 2002 году — а прежде многие километры этого пути пролегали по льду замерзшего Амура, и пользовались им только зимой.
Ничего удивительного, что большинство из тех, кого судьба обрекла родиться на этих громадных пространствах, вырастали с инстинктивным чувством беззащитности перед лицом невероятных физических трудностей, которые определяли их дальнейшую жизнь и приучали уступать принуждению. «До Бога высоко, до царя далеко», — говорится в старой русской пословице, и не случайно одним из основных постулатов Православной Церкви является смирение перед ношей, возложенной на верующих Господом. Непрестанная борьба с суровым климатом отнимает у людей все силы, изматывает душу, рождает у них представление о себе как о жалкой песчинке во враждебном мире, выстоять в котором способны лишь очень немногие. Эта тема пронзительно звучит в пьесе Чехова «Три сестры», посвященной судьбам трех молодых женщин в провинциальном уголке России, чьи силы и надежды медленно, но необратимо тают, на почве извечной русской инертности. Даже в Москве, где избалованные горожане избавлены от изолированности и средневековой темноты деревни, на их сознание подспудно влияют огромные размеры страны — так моряки постоянно помнят об окружающем их глубоком и холодном море.
