диктатором, открыв и здесь легкий путь для большевиков в Сибирь.

Еще в конце августа, находясь в Лондоне, я знал о неизбежности диктаторских переворотов в Сибири и на севере России с помощью иностранцев. Не имея возможности письменно вовремя предупредить моих политических друзей, которые слишком доверчиво относились к «обещаниям» союзников, я решил немедленно вернуться в Россию, для того чтобы лично обо всем рассказать. Мне больше нечего было делать в Европе: миссия моя кончилась крахом. Во время войны проехать из Англии в Россию без согласия английских властей было невозможно. Я написал письмо Ллойд Джорджу с просьбой помочь мне вернуться в Россию. Очаровательный секретарь Ллойд Джорджа — Филипп Карр (впоследствии лорд Лотиан, скончавшийся послом в Вашингтоне), с которым мне тогда приходилось иногда видеться по делам, ответил мне любезным письмом. Ллойд Джордж понимает мое желание вернуться на родину, но, к сожалению, не может этому помочь, т. к. это противоречило бы «решению английского правительства не вмешиваться во внутреннюю политику России».

Эти слова были написаны как раз во время переворота в Архангельске, сделанного капитаном первого ранга Чаплиным[226] под покровительством английского генерала Пуля.

Деятельность генерала Пуля отнюдь не была каким?то исключением или случайным эпизодом. Напротив, генерал Пуль[227] выполнял в Архангельске общий план интервенции. Я это заявляю совершенно категорически, с полным сознанием ответственности за это. Находясь тогда то в Лондоне, то в Париже, я пристально следил за закулисной подготовкой и выполнением интервенции. Мои наблюдения были совершенно точны. После того как я был лишен возможности вернуться в Россию, я в сентябре месяце написал в Архангельск Н. Чайковскому, как подготовлялся в Лондоне переворот на севере России, и добавлял: «Эпизод, который случился с вами в Архангельске, при первом удобном случае повторится с Директорией в Сибири». Директорией называлось тогда только что образованное в Уфе на совещании всех антибольшевистских партий и организаций новое коалиционное всероссийское правительство. Напоминаю еще раз, что весной 1918 года французский посол Нуланс от имени союзников обещал поддержку этому правительству. В России никто не знал то, что я уже узнал, а именно: что обещания Нуланса не признаются ни в Лондоне, ни в Париже. 25 октября 1918 года (переворот Колчака был 18 ноября того же года) я послал с верным человеком письмо Н. Д. Авксентьеву, где писал между прочим следующее: «С июля здесь, в Лондоне и Париже, работал Завойко со своими друзьями. Он имел исключительное положение у лорда Мильнера[228] и теперь едет к вам, чтобы в широких размерах повторить переворот в Архангельске, который был совершен с ведома и по взаимному соглашению с английскими властями. Я настаиваю на том, чтобы вами были приняты меры к выяснению всех заговорщиков в России, так как новое повторение попытки генерала Корнилова может окончательно разрушить и добить Россию. Будьте особенно внимательны к деятельности генерала Нокса».

Г. Завойко не успел доехать вовремя до Сибирй — он был в Соединенных Штатах, когда «правителем России» стал адмирал Колчак, которого, по словам военного министра Уинстона Черчилля[229] (6 июня 1916 г. в палате общин), «мы вызвали к жизни».

Генерал А. Нокс поддерживал тесную связь с участниками заговора Корнилова против Временного правительства, а затем появился в Сибири, чтобы там докончить с Колчаком сделать то, что не удалось сделать с Корниловым. Своеобразная роль генерала Нокса в России была хорошо известна союзным правительствам.

5 ноября 1919 года в английской либеральной газете «Манчестер Гардиан» были опубликованы протоколы заседаний мирной конференции по русскому вопросу. В протоколе от 15 января 1919 года излагается речь Ллойд Джорджа и между прочим приводятся следующие его слова: «Кто же может сбросить большевиков? Называют имена Деникина, Колчака, Нокса. Если союзники рассчитывают на одного из этих лиц, то они стоят на зыбучем песке»…

Как впоследствии в Германии, в России в 1917 и 1918 годах антидемократическое движение не было единым. Демократия была атакована сторонниками диктатуры с двух сторон, и слева и справа. Борьба демократии с реакцией сразу на два фронта была во всей Европе своеобразным последствием Первой мировой войны. Поэтому за реакционное движение справа, возникшее в России после установления там демократической республики, западные демократии никакой ответственности, конечно, не несут. Но их правительства того времени несомненно несут долю ответственности за катастрофу России и окончательное торжество тоталитарной диктатуры большевиков. Они ответственны за это потому, что упорно поддерживали силы правой реакции против русской демократии, верившей — может быть, и наивно — в демократическую фразеологию своих западных союзников.

М. Вишняк, наблюдавший за деятельностью представителей Антанты в России в начале Гражданской войны, отмечает в своей книге «Всероссийское Учредительное собрание» факт, удививший тогда русское общественное мнение. «Республиканцы и демократы у себя дома, — пишет он, — представители французской, английской и даже американской миссий становились за немногими исключениями проводниками реакционных влияний в России». Почему? М. Вишняк указывает на две причины — непонимание происшедшего и окружающего, второе — высокомерное убеждение, что Россия, «не знавшая в течение веков иной власти, кроме деспотической», более приспособлена к авторитарному строю, чем к демократическому строю. Конечно, обе эти причины сыграли свою роль в разрыве бывших союзников с Россией. Ллойд Джордж, например, на мирной конференции говорил, что Россия — это джунгли, в которых нельзя разобраться. Но главная причина трагического недоразумения, которое произошло в конце войны между востоком и западом Европы, была в том, что никто из союзников — кроме Соединенных Штатов — не был заинтересован в восстановлении здоровой сильной России в ее старых границах и даже этого не хотел. В 1918 году я видел собственными глазами, как мысль о расчленении России становилась тем популярнее в правящих кругах Антанты, чем несомненнее становился разгром Германии.

Последние недели перед капитуляцией Германии и перемирием до меня доходили из верных источников сведения о том, что в правящих кругах Антанты начинаются разговоры о «разделе сфер влияния» в бывшей Российской империи. Передо мной возникал жуткий призрак нового для России Брест — Литовска. До заключения перемирия я молчал. После 11 ноября нужно было сказать правду. Сидя в английской деревне, я написал статью и послал ее в Париж моему другу Альберу Тома. После напряженной борьбы с цензурой Клемансо Тома удалось опубликовать ее в два приема в “L’Information” (14 ноября и 7 декабря 1919 г.). Я приведу из этой статьи большие выдержки, ибо эта статья передает воздух эпохи и переживания русских людей того времени.

«Россия — это такая огромная задача, без справедливого решения которой ничто и никогда окончательно не будет решено. Война кончена. Представители держав — победительниц уже съехались выработать и продиктовать Германии условия мира. К этому обсуждению привлечены, что совершенно справедливо, представители будущих правительств, будущих государств… Но где же Россия? Почему не слышно ее голоса? Почему никто не представляет ее интереса на совещании союзных правительств? Почему в числе союзных наций даже не упоминается ее имя? Русский флаг, так обильно обагренный кровью павших за нашу и вашу свободу, не развевается рядом с союзным флагом. Почему? Россия — страна нейтральная и страна, которая заключила мир с нашими врагами, — сказал мне Клемансо 15 июля 1918 года (эту мою фразу цензура исключила из статьи…). Неужели эта формула остается до сих пор руководящей в отношении союзников к России? Она заключила мир с врагом и теперь должна испытывать все последствия этого, включительно до… права держав — победительниц распоряжаться ее территориями без ее на то согласия.

Трагическое недоразумение между Россией и ее союзниками продолжается! Оно глубоко волнует всех русских. Оно может тяжело отразиться на всем будущем положении Европы; на прочности самого «мира мира». Многим кажется, что России больше не существует! Не существует России, с которой стоит считаться, как с силой! Нет, Россия была, есть, а главное — будет! Если у русского народа нет сейчас силы, то у него есть зато глубокое сознание и знание, куда ушла его сила. Он знает, что она ушла вся целиком на борьбу за право и правду. Россия знает, что без ее вчерашней жертвы не было бы сегодняшней победы. Совесть, разум русского народа знает, что долг его в этой войне исполнен до конца!»

Дав краткую сводку вклада России в общую победу, я писал дальше: «Поведение каждого правительства, когда перед ним стоит вопрос — или рискнуть сепаратным миром во имя интересов своей