властями, Троцкий, как комиссар по военным делам, издал приказ об остановке чешских эшелонов и об их разоружении. Мирный исход на родину превратился в вооруженную борьбу за право прорваться на родину.

Чехи были отлично дисциплинированы, показали себя на русском фронте превосходными солдатами, были проникнуты глубоким патриотизмом. Однако при всех этих качествах 40 тысяч солдат, разбросанных небольшими пачками по железнодорожной линии в несколько тысяч миль длиной, не могли бы ни освободить две трети России, ни спастись сами, если бы не встретили помощи и поддержки от местного населения.

И эта помощь была оказана, так как восстание чехов послужило лишь сигналом к открытому выступлению — даже несколько преждевременному — всех местных русских организаций. Внутри России и в Сибири уже несколько месяцев готовились к вооруженной борьбе с большевиками — за свободу и с немцами — за Россию.

Всюду — в Западной Сибири, на Урале, на Волге — антибольшевистское движение опиралось на демократические слои населения — крестьян, рабочих, казаков. Этим движением руководили члены новых, по всеобщему избирательному праву выбранных, городских и земских органов самоуправления, кооператоры, члены социалистических и демократических партий. Огромную роль в этот период сыграла партия социалистов — революционеров. Она имела большинство во всех новых демократических учреждениях и в Учредительном собрании. Для начала движения внутри России была выбрана Самара. Туда с весны стали съезжаться члены Учредительного собрания. Под его знаменем должно было начаться движение. Самара и завязала связи с чехами в Пензе.

После Бреста различные представители союзников начали усиленно вести переговоры с Центральными комитетами социалистических, демократических и умеренных партий о возобновлении «восточного фронта».

В Москве было заключено «соглашение» между «Союзом возрождения» (т. е. группой членов партии социалистов — революционеров, народных социалистов и кадетов) и французским послом в Москве, который, по его словам, представлял всех союзников.

Предполагалось, что в начале движения в одном из освобожденных городов России соберутся наличные члены Учредительного собрания и установят всероссийское демократическое правительство. Это новое правительство вместе с западными союзниками России возобновит войну с Германией. А союзники будут продолжать оказывать России всю возможную помощь вооружением и войсками.

Для успеха намеченного плана борьбы за восстановление России в условиях войны необходима была ясность отношений между антибольшевистской Россией и союзниками, точность и срочность в выполнении плана обеими сторонами.

В конце концов мои друзья предложили мне поехать за границу — 1) осведомить о положении в России непосредственно руководителей союзных правительств; 2) добиваться ускорения помощи и 3) выяснить, вообще, действительное отношение союзных правительств к событиям в России.

В начале мая 1918 года я приехал в Москву. Работа ГПУ (тогда оно называлось Чекой) еще только налаживалась, аппарат террора действовал с большими перебоями, в Москве были еще независимые газеты, в ней заседали Центральные комитеты антибольшевистских партий и всякого рода конспиративные комитеты. Обросший длинными волосами, с усами и бородой, я довольно часто, в особенности в сумерки, выходил из своего тайного убежища. Раза два — три бывал на конспиративных собраниях. Ко мне часто приходили ближайшие политические друзья и держали меня в курсе всего происходящего. Но все?таки жить в Москве значило ходить по краю пропасти: замкнутый круг людей, знавших о моем присутствии в Москве, неизбежно расширялся… Устроить мой проезд до Мурманска, где в это время стояли французская и английская эскадры, было довольно сложным предприятием. Выход нашел представитель сербского правительства по эвакуации военнопленных сербов и хорватов, полковник Комненович. Эвакуировались пленные через Мурманск, и он предложил снарядить вне очереди «экстерриториальный» сербский поезд для меня. Английский представитель Брюс Локкарт быстро выполнил все паспортные формальности. Наконец, вдвоем с верным другом и спутником, Владимиром Фабрикантом, я подходил пешком, в качестве эвакуируемого сербского солдата, к вокзалу, чтобы в первый раз — и может быть, навсегда, — уехать из России. В последнюю минуту на вокзале едва не случилась большая неприятность. Один из сербских офицеров узнал меня, несмотря на весь грим, и своим поведением обратил на меня внимание большевистской стражи… С большой находчивостью Комненович отвлек от меня внимание. Мы вошли в поезд, и он сейчас же тронулся.

Две с лишком недели черепашьим шагом поезд шел до Мурманска. Там был последний барьер: проверка документов представителями местного Совета. Наконец, я на иностранной территории — гость капитана Пти, командира французского крейсера «Адмирал Об». Семь месяцев конспиративная жизнь в вечном напряжении казалась нормальной. Только теперь, на палубе чужого корабля, я почувствовал неимоверную усталость и почему?то отвращение к своим длинным волосам, усам и бороде. Прежде всего я попросил парикмахера…

Дня через два нас пересадили на маленькое английское каботажное судно с 12 человеками команды и с игрушечной пушкой на палубе против немецких подлодок, которые энергично действовали тогда на путях из Мурманска в Норвегию. Семь дней Ледовитого океана с двумя отличными штормами, когда волны перехлестывали через борта и заливали сверху, с люка, маленькую каютку, уступленную мне капитаном, — и мы пришли на крайнем севере Англии в стоянку большого британского флота. На катере меня провезли всей бесконечной линией стоявших на рейде кораблей. Глядя на эту несокрушимую морскую мощь Британской империи, еще острее вспоминалось все, что осталось позади…

18 июня я приехал в Лондон. Началась новая жизнь и новая борьба.

Я приехал на Запад в самый критический месяц перед переломом войны. Германия готовилась к новому наступлению, которое должно было стать и стало решающим. Англия и Франция уже вместе с Соединенными Штатами в последнем напряжении готовились к бою. Но в Лондоне жизнь била ключом. Вспоминая условия жизни в Петербурге в последние месяцы войны, трудно было ощущать войну в Лондоне — так все было крепко, устойчиво. Уверенность в непобедимости германской военной машины, которая владела большевиками и частью правых, антибольшевистских кругов внутри России, здесь, в Лондоне, казалась нелепостью. Твердая воля и императорской, и демократической России продолжать войну с Германией до конца никогда не казалась мне столь оправданной, как в эти первые недели моей жизни за границей. Вера, которой после Бреста жила вся демократическая Россия, в то, что победа союзников будет часом освобождения и восстановления свободной России, превратилась у меня в уверенность. Об этом при первом удобном случае я послал сообщение моим политическим друзьям, оставшимся в России и продолжавшим борьбу на местах.

Свидание с Ллойд Джорджем укрепило меня в моем оптимизме. В это время уже были получены сведения об успешном русско — чешском движении на Волге, о начавшемся освобождении от большевиков Сибири. Моя задача облегчалась. Я говорил Ллойд Джорджу не о том, что должно случиться, а о том, что уже началось. Мне оставалось только разве объяснить внутренний смысл и внутреннюю связь отдельных эпизодов борьбы, показать, какие силы в этой борьбе участвуют, подчеркнуть, что движение начато демократическими силами, что в нем участвуют левые и социалистические партии — в частности, в движении на Волге принимал участие будущий советский посол в Лондоне Иван Майский[220], — крестьяне, рабочие, интеллигенция, что кооперативы снабжают новые армии средствами и т. д. Задача союзников — ускорить военную помощь, согласовать свои действия с настроениями в России и не разбивать там действиями своих представителей на местах единство всенародного движения. У меня осталось впечатление — может быть, и ошибочное, — что мой рассказ раскрыл перед Ллойд Джорджем такую действительность России, которой он не знал. Он попросил меня сейчас же повидать военного министра лорда Милнера и поехать в Париж, куда он сам ехал на военный совет союзников в Версале. В ближайшем своем выступлении в палате Ллойд Джордж сообщил о хороших сведениях, только что полученных из России.

Свидание с лордом Милнером имело для меня совершенно определенный смысл. Много лет спустя при случайном свидании с Ллойд Джорджем мы заговорили о прошлом. В конце разговора я спросил Ллойд Джорджа, почему в начале революции (в 1917–1918 гг.) союзники упорно содействовали военным