заговорам, направленным на установление диктатуры. «Я об этом ничего не знал. Во время войны военное министерство вело у нас свою собственную международную политику», — ответил бывший британский премьер. Направляя меня к лорду Милнеру, он, может быть, хотел косвенно воздействовать на направление этой автономной военной дипломатии. Во всяком случае, отправляясь на свидание с лордом Милнером, я знал, куда я еду: плоды военной дипломатии союзников Россия пожала еще во время Корниловского восстания. Но это было печальное прошлое, о котором я не хотел и не имел права вспоминать в критический момент. Лорд Милнер весьма любезно меня принял и внимательно выслушал все мои сообщения, ни в чем не выдавая своего к ним отношения.
Почти сейчас же после свидания с лордом Милнером я, вслед за Ллойд Джорджем, как он мне посоветовал, поехал в Париж. Но, приехав в Париж, Ллойд Джордж потерял желание меня видеть. Я же отнюдь не потерял желания довести до конца ту задачу, которую я на себя взял. На Волге, на Урале, в Сибири антибольшевистское и антигерманское движение продолжало развиваться успешно. В Москве и «Союз возрождения», и центральные органы партии социалистов- революционеров и кадетов получили определенные обещания от французского посла Нуланса[221] о том, что союзники и материально и морально поддержат их борьбу и то новое всероссийское правительство, которое должно было образоваться на освобожденных территориях. На Волге, в Самаре, где уже было местное правительство Комитета членов Учредительного собрания, и в Сибири представители союзников, в особенности французы, всячески поддерживали антибольшевистские силы. Я знал, что, несмотря на закрадывающиеся сомнения, руководители движения были уверены, что данные им обещания исходят из Парижа и Лондона. В Париже легче, чем в Лондоне, можно было выяснить действительное отношение наших союзников к тому, что происходит в России: Париж более разговорчив и менее сдержан. Тогда в особенности здесь был узловой пункт всех международных течений и настроений. Мой оптимизм здесь стал бледнеть. Клемансо его рассеял окончательно. Пока не было перелома на театре военных действий, Тигр готов был идти на все, чтобы задержать на русском фронте наибольшее количество германских войск. Поэтому вновь вспыхнувшая борьба на Восточном фронте его интересовала и радовала. При первом же свидании с ним выяснилось, что ни о каких обещаниях, данных в Москве, он не знает. Это подтвердил и сидевший почтительно рядом, на кончике стула, министр иностранных дел Пишон[222]. Клемансо тогда наводил панику на своих ближайших друзей и сотрудников. Однако Клемансо сказал, что этому «недоразумению» не нужно придавать значения: французское правительство окажет всяческую помощь борющимся в России патриотам. Было условлено, что мои сообщения будут министром иностранных дел пересылаться в Москву французскому представителю шифром для соответствующей передачи.
Мои свидания с Клемансо внезапно оборвались… 14 июля, в день Французского национального праздника, у Триумфальной арки должен был состояться традиционный парад французских войск с участием отрядов всех союзников и в присутствии дипломатического корпуса. Накануне парада были отобраны пригласительные билеты у русского поверенного в делах Севастопуло и военного агента графа Игнатьева[223]. Чиновник, приезжавший за этими билетами, объяснил, что они были посланы по недоразумению. Командующий русскими экспедиционными частями во Франции также не получил распоряжения выслать на парад русскую часть. Военный агент поехал объясняться к начальнику штаба. Тот сказал графу Игнатьеву, что билеты отобраны, так как Россия теперь страна нейтральная, которая заключила мир с врагами Франции. Военный агент приехал ко мне в крайне возбужденном состоянии, негодовал, что русские дипломаты оставили это оскорбление без ответа. Он просил меня, как бывшего военного министра и главнокомандующего, защитить честь русской армии и России. Мне не нужно было просьбы графа Игнатьева, чтобы выполнить свой долг.
В ночь с 14 на 15 июля началось последнее германское наступление, провал которого оказался началом германского разгрома. 15 июля было назначено мое свидание с Клемансо и Пишоном. Они должны были одобрить проект сообщения в Москву. Но его содержание теряло смысл, если Россия антибольшевистская и антигерманская, на территории которой вместе с русскими войсками в это время дрались войска союзников, стала «нейтральной» страной, исключенной из Антанты. Войдя в кабинет Клемансо, я в первый раз увидал его улыбающимся. Он уже видел перед собой победу. «Ну, давайте вашу бумагу!» — весело сказал Тигр. «Господин президент, позвольте сначала задать вам один вопрос». Я был взволнован. Клемансо это почувствовал и нахмурился. «Пожалуйста». — «Ваш начальник штаба сказал русскому военному агенту, что русские войска и он не приглашены были на парад 14 июля, потому что Россия — страна нейтральная и заключила мир с врагами Франции. Я надеюсь, что это недоразумение не соответствует вашему мнению». Клемансо побагровел, откинулся на спинку своего кресла. Пишон замер и, казалось, готов был свалиться с кончика своего стула. В наступившей тишине я услышал резкий голос Клемансо: «Oui, Monsieur, la Russie est un pays neutre et c’est un pays qui a conclu la paix separ6e avec nos ennemis»[224]. Сдерживая себя, я встал, захлопнул портфель и сказал: «В таком случае, господин президент, мне в вашем кабинете совершенно нечего делать». Поклонился, повернулся и ушел.
На другой день ко мне приехал председатель палаты депутатов Дешанель. От имени президента республики Пуанкаре[225] и своего собственного он говорил очень долго и красноречиво о неразрывных узах, которые связывают Францию с национальной Россией, о верности Франции союзнице, которая с великим самоотвержением боролась за общее дело, и т. д. Он объяснил поступок Клемансо переутомлением от его сверхчеловеческой работы. Через несколько дней я был приглашен к Пуанкаре, который в своей бесстрастной, ледяной форме кратко повторил сказанное Дешанелем.
Слова Пуанкаре и Дешанеля остались словами. Формула Клемансо о «нейтральной России, изменившей союзникам» превратилась в политику «санитарного кордона» из малых и средних государств, которые выкраивались из живого тела «бывшей империи» после победы над Германией.
Через месяц после приезда за границу мне казалось, что я уже стал нащупывать направление русской политики Англии и Франции, которое мало соответствовало тем надеждам, с которыми демократическая и патриотическая Россия связывала обещание союзников разорвать в клочки после победы Брест — Литовский договор. Во всяком случае, уже в августе для меня стало несомненным, что интервенция союзников происходила в России по их собственному плану, никакого отношения к происходившим в Москве переговорам и ожиданиям русской демократии не имеющему. Окончательно открыл мне глаза один ошеломивший меня факт. Из русской военной среды я получил совершенно точные сведения, что в Лондоне находится один из главных организаторов и руководителей заговора генерала Корнилова, финансист Завойко, что он проживает с ведома английского военного министерства по паспорту «полк. Курбатова» и набирает офицеров для отправки через Америку в Сибирь. Эти офицеры должны были содействовать приходу к власти адмирала Колчака. С генералом же Пулем, который руководил операциями смешанного союзного экспедиционного корпуса в Архангельске, отправился под фамилией английского офицера Томсона русский капитан второго ранга Чаплин. Чаплин должен был установить военную диктатуру на севере России.
Между тем, опираясь на «обещание», данное от имени союзников французским послом Нулансом, из Москвы в помощь местным демократическим организациям поехали в Архангельск Н. В. Чайковский и несколько его политических друзей. Эти люди вместе с местными крестьянскими, кооперативными и земскими деятелями, опираясь на поддержку подавляющего большинства местного населения, подготовили переворот. Ничего не ведая, они назначили этого самого капитана Чаплина начальником местных русских войск. Приблизительно через три недели после восстановления на севере России демократического правительства в одну прекрасную ночь были все арестованы по соглашению Чаплина с генералом Пулем и отправлены на Соловецкий остров в монастырь. Под давлением начавшихся забастовок, разложения русских войск и фронта и протеста находившихся тогда в Архангельске союзных дипломатов члены правительства были возвращены с Соловков. Формально правительство Чайковского было восстановлено, но состав его был изменен. Сам Чайковский уехал в Париж. На его место явился генерал Миллер (впоследствии похищенный большевиками в Париже). Большевикам оставалось только снять жатву, посеянную для них генералом Пулем и капитаном Чаплиным. Операция в Архангельске была только репетицией переворота в Омске, который приблизительно два месяца спустя сделал адмирала Колчака
