А.А. с Тапой живут у нас. Она опять больна, повторился припадок. Вы знаете какой, шестой день лежит.
Н. Н. Пунин — А. Е. Аренс-Пуниной.
Дневник 1923 год, 17 января.
К пятому акту ей стало вдруг плохо, заболело «солнечное сплетение», она побледнела и, видимо, очень страдала, мы уехали до конца, я отвез ее домой, час посидел у нее — была нежная, ласковая, все удивлялась тому, что у меня было страшное лицо.
К пятому акту — бывает.
В театре от невыносимой трескотни у меня сделалась мигрень, так что я до сих пор лежу в постели.
А. А. Ахматова — Н. Н. Пунину.
Дневник 1922, 30 декабря.
Сегодня пришел к Ан., холодно, сломана печка (времянка), совсем больна — сердце.
Это он вначале так всему верил. Потом перестал.
Мне позвонил Пунин и просил съездить к АА в Мраморный дворец и сказать ей, что у него приготовлен вкусный обед, что он купит ей бутылку коньяку, что он покажет ей интересные книги, что он все равно не верит в ее болезнь.
В кабинете на диване АА лежит на положении больной — раздетая, под одеялом. Рассказывает о вчерашнем обеде у Замятиных. Обед был часов в 6, а пробыла АА до 11-го часа.
5 часов провести на обеде — это надо иметь достаточно крепкое здоровье.
Я удивляюсь, как АА, пролежав 4 месяца, может ходить, к Пунину пойти — и иметь после этого температуру 36,9… АА: «Лошадь!»
Это так.
Вечером после моего прихода выяснилось, что АА переедет завтра в Рентгенологический институт для точного исследования причин ее болезни и выяснения способов лечения.
Сегодня у АА сильная (невралгическая?) боль. О себе она совершенно не заботится. Вчера или позавчера 2 часа каталась с Пуниным на извозчике.
Зашел к Пунину — взял у него рецепт для АА. Получил по рецепту лекарство — valerian 8 % — через 3 часа по столовой ложке — и поездом отправился в Царское Село.
Наверное, спасать от смерти. Валерьянка — это ведь только для безнадежных.
Я добиваюсь у нее, известна ли доподлинно причина ее болей. АА отвечает, что в конце концов неизвестна. «Бывает туберкулез в легких, в мозгу, в кишках». АА тихо-тихо добавила: «Только не поправляются от этого».
Она начала тяжело дышать. Попросила Веру Николаевну пойти к Пунину за камфарой. Пунин вошел в комнату, напевая. Начал расспрашивать Анну Андреевну, но петь не перестал. Вопросы вставлял в пение. «Ти-рам-бум-бум! Что с вами, Аничка? Та-рам-бум-бум?» — «Дайте, пожалуйста, камфару». Он принес пузырек — ти-рам-бум-бум! — накапал в воду — ти-рам-бум-бум! — и она приняла.
Когда АА отправили в Хювиньккя (санаторий) — она еще больше заболела. Не ела, не спала. Об этом сказали проф. Лангу, и он глаза широко раскрыл от удивления. АА просила увезти ее оттуда. «Я сказала Коле: «Увези меня умирать-то хоть!»… В Петербурге стала поправляться.
21 марта 1942.
Открытка А.А. — Л. Я. Рыбаковой.
Скажу вам по секрету от Владимира Георгиевича, что у меня уже три недели нестерпимо болит голова.
От врача — какие секреты? Ну разве что чтобы Рыбаковой напомнить о том, что от Владимира Георгиевича уже можно, как в обычной супружеской жизни, уже иметь маленькие женские секреты.
3 марта 1939.
Письмо Н. Мандельштам Кузину из Малоярославца.
Встреча с Аней была очень болезненной. Главное, никому не приходит в голову, что я живой человек, и что моя жизнь не литература. У Ани сняли со лба небольшую раковую опухоль.
Это она продолжала рассказывать.
Дарственные надписи на фотографиях «Тем, кто не забывал меня в больнице — милым Рыбаковым», «Милому Осипу Израилевичу Рыбакову в день возвращения из моих больниц».
Письмо Б. Пастернака — Н. Н. Пунину.
Дорогой Николай Николаевич, сердечно благодарю вас за успокоительное известие и Анну Андреевну за особо драгоценную в ее состоянии приписку.
Ее состояние, несомненно, ужасно, не зря же она Пастернаку дарит свои фотографии — в постели. В постели она — на одре: с белой подушкой, укрыта по плечи, воспаленные губы, на тумбочке — бутылка в четверть. Не иначе для лекарств.
Гаспра. Осенью. Тяжелая астма. Весь месяц пролежала.
В Гаспре — Ахматова. У нее болит живот — гастрит.
Чулков — Чулковой.
