толстокожесть?»
Он помотал головой.
9 июля.
Среди дня я позвонила Анне Андреевне и предложила вместе пообедать в Доме писателей. Она согласилась, но, когда я пришла за ней, выяснилось, что она никуда не пойдет, потому что ожидает доктора Баранова. <…> Не доверять же Гаршину!
Явились Владимир Георгиевич и доктор Баранов. <…> Я спросила В.Г., почему это у Анны Андреевны постоянно отекают ноги? «А, ноги пустяки! — отозвался он. — Отекают слегка от жары. Надо носить более просторные туфли и на низком каблуке. Вот и все. Но она не хочет: ничего не поделаешь, Ewigweibliche! (вечная женственность). Вы недовольны? Вам кажется, что я говорю зло?»
Доктор Баранов не выходил и не выходил, и мы решили подняться. <…> [Доктор] откланялся чинно. Ушел.
«Что же он предписал вам?» — спросила я у Анны Андреевны. — «По-видимому, он считает меня безнадежной, — гневно ответила она, — потому что единственное его предписание: ехать на дачу, на воздух». И она начала объяснять мне и В.Г., почему она ни в коем случае не может ехать на дачу. В.Г. сначала пробовал было спорить, потом умолк и, огорченный, простился.
В конце концов на дачу она решилась ехать.
У нее Владимир Георгиевич. Кругом беспорядок, грязная посуда, сырные корки. Жалуется, что опухла нога. Жалуется, что простудилась. <…> Действительно — говорит в нос. Действительно ли опухла нога — поди проверь.
Владимир Георгиевич распрощался, и я пошла закрывать за ним дверь. По дороге спросила — что с Анной Андреевной? «Да ничего, — ответил он слегка раздраженно. — Ногу натерла, вот и все». Уже переступи в порог квартиры, он вдруг вернулся в переднюю: «Только вы, пожалуйста, скажите ей, что ни о чем меня не спрашивали». <…> Эта просьба меня и удивила, и обидела. <…> Но у него был такой измученный, расстроенный вид, что рассердиться я не могла.
Этот разговор подтверждает, что эти расхождения в жалобах Ахматовой и замечаниях профессора — не просто несовпадения, а система.
«Сердце шалит. Я сегодня <…> была во ВТЭКе. Мне дали вторую категорию, а раньше была третья. Я постепенно приближаюсь к идеалу инвалидности. У меня нашли перерождение клапана сердца».
Опять лежит. По ее словам, не спала уже ночей пятнадцать.
Сегодня днем я зашла к Анне Андреевне, чтобы проводить ее в амбулаторию, к доктору, по назначению Литфонда. <…>
«Он нашел меня совершенно здоровой. Так я и знала. Я говорила Владимиру Георгиевичу, что так и будет. Теперь на вопрос Литфонда он ответит, что я симулянтка. Уверяю вас, так и будет. <…> Он три раза спросил меня: «Вы служите?» Верно, думал, что я хочу бюллетень получить. А что ей надо было от Литфонда, как больной? Не бюллетень, так санаторий. Или пенсионную книжку — в общем, что-то надо, но вот «бюллетень» — это как-то слишком простонародно. Назначил мне солено-хвойные ванны, а электризации и ножных ванн, которые рекомендовали Давиденков и Баранов, не назначил: «совершенно лишнее». Мы шли пешком: в гневе Анна Андреевна не пожелала ждать трамвая. И силы откуда-то взялись. Надо меньше лежать, а больше ходить.
По дороге заговорили о щитовидной железе, которая у нее увеличена еще сильнее, чем у меня. «Мне одна докторша сказала: «Все ваши стихи вот тут», — Анна Андреевна похлопала себя ладошкой по шее спереди <…>.
А.А. возмущена была тем, что врач нашел ее «совершенно здоровой».
«У меня, кроме каверн во всех легких, еще, наверное, и миньерова болезнь, — сказала Анна Андреевна. — Когда-то специалисты мечтали наблюдать хоть одного больного. Теперь таких больных много. Стоит мне двинуться, повернуть голову — головокружение и тошнота. Когда я иду по лестнице, передо мною бездна».
Была у Анны Андреевны, заносила билет (на поезд в Москву). Вдруг показала мне на свой лоб — там какая-то с краю темно-коричневая ранка. — «Это рак, — сказала она. — Очень хорошо, что я скоро умру».
По-видимому, я приняла утверждение Анны Андреевны за медицински установленный факт — и сразу сообщила об этой беде Корнею Ивановичу.
Записка, адресованная А. А. Фадееву (автограф К. И. Чуковского): «Дорогой Александр Александрович. На днях, 25 или 26 февраля, приезжает в Москву Анна Ахматова. У нее рак. Остановится она у Николая Ивановича Харджиева. Горячо просим Вас принять самые решительные меры, чтобы ей немедленно была оказана медицинская и денежная помощь. Ф. Парфенов, К. Чуковский, Вера Инбер, С. Маршак, Ольга Форш».
На записке помета: «По словам Н. И. Харджиева, А. Ахматова в настоящее время в медицинской и материальной помощи не нуждается. 27.2.39».
Конечно, никакого рака не было, она сама ставила себе диагнозы и проверяла их эффект на публике. Корней Иванович у нее, однако, очень-то не выслужился: он ни секретарем Союза писателей не был, ни кандидатом на «нобелевку». Ему просто разрешали заботиться, без особой благодарности за это.
21 апреля 1927 года.
Я считаюсь уже совсем здоровой, но ознобы жестокие мешают работать и жить.
А. А. Ахматова — Н. Н. Пунину.
«Считаюсь» — это в огород врачей-недоучек. Ей бы убийц в белых халатах доверили разоблачать — не проскользнул бы ни один!
22 августа 1926 года. Ленинград.
