публично, конечно) и Анна Ахматова. Она говорила своим знакомым, что Лиля «умудрилась опошлить поэта <…>», что опубликовала эти письма «вероятно, чтобы доказать, что она была единственной. (Для Ахматовой, современницы, это требовало доказательств — она требовала доказательств.) Письма Маяковского к Брик неприличны, выясняется, что революционный поэт бегал по Парижу, чтобы купить дорогие духи и прочее <…> Но для Лили как-никак он все-таки был прежде всего не «революционным поэтом», а мужчиной.
У Ахматовой все: революционный поэт, великий поэт, Пушкин — наше все. Как будто она не догадывается о том, что такое любовь.
Ну а под конец жизни Ахматова, к счастью, нашла, как ей казалось, самый несокрушимый аргумент против отвратительных подруг великих поэтов, так подошедших бы Анне Андреевне.
О «смуглой леди сонетов» Бродского.
«В конце концов поэту хорошо бы разбираться, где муза и где б…»
Зачем же поэту в этом разбираться, когда для этого есть завистливые кумушки?
Часть IX
НЕНАВИСТЬ
SORELLASTRA
Перефразируя Пастернака, любившего жизнь в июльских дождях и кастрюлях, отношения Ахматовой с жизнью можно определить долгопереводимым итальянским словом — sorellastra: сводная сестра, неродная. Ахматовой жизнь — не сестра, родства между Ахматовой и жизнью нет. Чем порадовала ее жизнь? Когда мы видим ее радостной? Не радуется она ни природе, ни погоде, ни своему младенцу, ни друзьям. Если она «веселая, оживленная», значит — или пьяная, или ждет свидания с Берлиным — но его- то ведь не существует как человека, он — сэр, иностранец, профессор и пр.
Бытие может быть без быта, когда это — безбытность, когда быта не замечают. Когда быт ненавидят — это его видят, и восстают против Божьего устройства. Здесь победителей не бывает.
Нам отворила домработница. Раздеваясь, мы слышали из столовой голос Анны Андреевны. Громко и раздраженно говорила она с кем-то по телефону. Мы вошли. Она положила трубку. Царица бала сидит на диване в углу, одна, полуодетая, за круглым столом, а на столе — окурки грудой и гора грязных тарелок. Дом без хозяйки! Нина Антоновна в Киеве.
Зашла к NN. ЕЕ обрабатывает педикюрша. В комнате неубрано, грязно.
У нее Владимир Георгиевич. Кругом беспорядок, грязная посуда, сырные корки.
«Видите, комната моя сегодня вымыта, вычищена. Я ушла к Рыбаковым, а тут Таня, по просьбе Владимира Георгиевича, вымыла, вычистила и даже постлала половик. А на столе скатерть: Коля Гумилев когда-то привез».
…[Радлова] старалась покрепче ругнуть Ахматову, но больше по женской линии: запущена, не умеет одеваться, не способна как следует причесаться, словом — халда халдой. Иногда — <…> в замаскированной форме: некто <…> женился на одесситке, и все друзья готовы провалиться со стыда, когда она открывает рот…
Безбытница Марина Цветаева неутомимо мерила ногами землю, ходила по ней, как по своему дому. Ахматова лежала всю жизнь в чужих комнатах.
А я принес себе и АА чай в кабинет, она пила лежа.
Вечером был у Ахматовой. Она лежит.
Она ничего не делала случайно — жила не самой жизнью, а реконструируемой — в которой все не просто так.
С утра я пришел к АА в Мраморный дворец, застал ее (в постели) одну.
Вечером был у АА в Шереметевском доме. Лежит на диване, но сегодня в очень хорошем настроении.
Я у АА от трех до пяти. Она лежит. Скоро пришел Пунин, мы поговорили еще немного, и я ушел.
Я пришел в 3 часа. Лежала одетая, свернувшись клубочком и покрытая одеялом. Скоро пришел Пунин, и я поехал в магазин за вином — сегодня приедет Лозинский.
Анну Ахматову бесит, что у Блока были тетушки, мама и Люба. А это было прекрасно. Контраст между глубиной и отстраненностью Блока и его привязанностью к тетушке и Любе дает представление о диапазоне его личности. У Ахматовой совсем не было таких полюсов. Она вся лежит в плоскости бытовых, личных, социальных движений, и от этого ее определение — «плоская».
Вот она живет на выделенной государством даче.
Мы простились. Но когда я в передней уже надела пальто, она вдруг объявила: «Хочу пройтись». Сколько раз я предлагала ей выйти! Нет, ни за что. А сегодня вдруг: «Идемте гулять, вы подождите меня на крыльце, Сарра Иосифовна поможет мне одеться».
