Пушкину в период этого его увлечения она сочувствовала, соболезновала; к Собаньской она его ревновала.
Она испытывала своего рода ревность к Наталии Николаевне, вообще к пушкинским женщинам. Отсюда суждения о них, иногда пристрастные, незаслуженно жесткие. Анне Андреевне свойственно было личное, пристрастное отношение даже к литературным персонажам.
Ревность — это зависть. Зависть — это основное свойство Ахматовой. Книгу нашу можно бы было назвать «Завистница».
Анна Андреевна признавалась, что она «ненавидит жен великих людей» — очевидно, гордясь своей оригинальностью. Каждая сколько-нибудь заметная женщина получала от нее свой комок грязи.
С необыкновенным, прямо-личным негодованием, обрушилась на Панаеву: «Хамка, грубая баба, хамка до самых глубин. Все лжет, помнит только, как ее хвалили. Еще бы не хвалить, если она была такая красивая!.. А деньги Огаревой она, конечно, просто присвоила».
Читает переписку Достоевского.
«Из этих писем ясно, что Анна Григорьевна была страшна. Я всегда ненавидела жен великих людей и думала: она лучше (без романтической истории, немолодая, некрасивая, хозяйственная, не за развод, одним словом — конечно, лучше «Натали»). Нет, даже Софья Андреевна лучше. Анна Григорьевна жадна и скупа. Больного человека, с астмой, с падучей, заставляла работать дни и ночи, чтобы «оставить что-нибудь детям». Такая подлость!
Ну почему же подлость? Да вроде с той же самой падучей он и без Анны Григорьевны писал. Может, делал это не для того, чтобы «оставить что-нибудь детям»? А Пруст писал с астмой, тоже без детей да и даже без жены — и даже без необходимости себе самому что-то зарабатывать… Где же были те подлецы, которым мы обязаны? Или, может, писатель все-таки пишет не для чего-то, а почему-то, неведомому Анне Ахматовой?
«Я всегда за развод» — имеется в виду, что она за то, чтобы Пушкин развелся с Натальей Николаевной, Блок — с Любовью Дмитриевной. Она за такой развод. Ну, еще неплохо, если какой-нибудь богатый и чиновный писатель разводится с заевшейся женой, это тоже приятно. А еще за какой развод ей быть? У нее самой случаев показать свою позицию в данном вопросе не было: не с кем было разводиться. Только с Гумилевым: до развода дошло с ее подачи. Его более ранние намерения развестись не были доведены до конца — не сошлось с дамами, ради которых развод бы затевался. Так удачно выпали карты. Ну а самой Анне Андреевне больше о разводе говорить ни с кем не приходилось: на ней никто больше не женился. Не стал милым мужем, так сказать.
Бог есть Любовь. Слил Любовью — но человек должен быть к ней способен (Анна Ахматова не была способна) — пусть даже великого человека с мелочной, циничной, разрушительной женщиной, некрасивой — и образовалась неразделимая амальгама, гармония по Божьему замыслу — и никого не волнует, какой ширины была спина у Любови Дмитриевны Блок. Анна Андреевна Ахматова думает, что сможет разрушить созданную Божьим промыслом пару силой своей злобы.
Была ли красива Любовь Дмитриевна Блок? Ну, это привычная и хорошо разработанная Анной Андреевной тема. «Она была похожа на бегемота, поднявшегося на задние лапы. Глаза — щелки, нос — башмак, щеки — подушки. Ноги — вот такие, руки — вот этакие». Когда-то мне Анна Андреевна говорила, что у Любови Дмитриевны была широкая спина. Я напомнила ей об этом. Ответ был мгновенный. «Две спины», — сказала она.
О «снежной деве», Наталье Волоховой.
Кто видел ее тогда, в пору его увлечения, тот знает, как она была дивно обаятельна. Поразительна была улыбка, сверкающая белизной зубов, какая-то торжествующая, победоносная улыбка. Кто-то сказал тогда, что ее глаза, вспыхнув, рассекают тьму. <…> Но странно: все это сияние длилось до тех пор, пока продолжалось увлечение поэта. Он отошел, и она сразу потухла. Таинственный блеск угас — осталась только хорошенькая брюнетка.
М. А. Бекетова — это родная тетка Блока, из той самой презренной и низменной ипостаси Блока «мужа Любы, племянника Бекетовых». Эта племянникова тетка поняла такую простую вещь, что лирика поэта — это не рифмованные 90-60-90, а что-то более тонкое, а Анна Андреевна Ахматова этого не поняла и до конца жизни продолжала с возмущением расставлять руки, показывая точные размеры неподходящих муз.
Она говорила о его жене, Любови Дмитриевне Менделеевой: «У нее была вот такая спина, — показывала, широко разводя руки — большая, тяжелая, и грубое красное лицо», — и возникала Муза таможенника Руссо. Но Блока не убавлялось, а прибавлялось. А спина и щеки, которых он не видел, во всяком случае, не видел как поэт, дают представление об угле, под которым его поэтический взор был обращен к действительности.
Почти такой же у нее словарь и для Ларисы Рейснер: сразу видно, что именно она считала в своей внешности беспроигрышным: рост, стройность, точное лицо. Только вот так и хочется показать ей язык: любили и подавальщиц. Так любили — как не любили Анну Андреевну никогда.
Я спросила: была ли Лариса так красива, как о ней вспоминают. Анна Андреевна ответила с аккуратной методической бесстрастностью, словно делала канцелярскую опись: «Она была очень большая, плечи широкие, бока широкие. Похожа на подавальщицу в немецком кабачке. Лицо припухшее, серое, большие глаза и крашеные волосы. Все».
Она осуждала Блока не за любовь к жене, а за обожествление, возведение в ранг Прекрасной Дамы «круглой дуры» (так она именовала Любовь Дмитриевну).
Ирина Грэм — Михаилу Кралину.
Формула корректного обожествления усложняется: к замерам 90-60-90 прибавляется еще некий фиксированный IQ.
Автор монографии о Модильяни отмечает «несправедливость и рискованную неполноту в характеристике», данной Ахматовой Беатрисе X, многолетней подруге Модильяни. Ахматова с Беатрисой была, естественно, незнакома, но возмущается тем, что та позволяет себе писать о Модильяни «Perle et pourceau». Ахматова дидактически замечает:
И едва ли дама, которая называет великого художника поросенком, может кого-нибудь просветить.
