издавать.
Вольпин ей предложил игру: начертил 10 ступенек, на которые предложил расставить русских писателей: на первую Пушкина, на вторую Лермонтова и Тютчева и т. д.
Д. Пятую ступеньку можно было на пятую, шестую и седьмую разбить, вероятно.
В. Ну, это очень трудно ей! Я говорил: «Ну вот Вы, Анна Андреевна, Вы не специалист, который будет копаться уже…» Ведь ей казалось, что я ее заставляю так — она очень любила слово «смрадный» — «в смрадную яму смотреть». А ничего не смрадная яма — эти маленькие писатели.
А вот о товарищах ее юности.
Подозрительна также «слава» Брюсова, однако тогда она уже сильно померкла. (10-е годы.)
Ноябрь 1910 года.
А. Ахматова — В. Я. Брюсову.
Я была бы бесконечно благодарна Вам, если бы вы написали мне, надо ли мне заниматься поэзией. Простите, что беспокою.
А ведь слава-то уже — «сильно померкла»…
«Нельзя основываться на показаниях Брюсова. Валерий Яковлевич туп».
Гумилев вел очень тяжелую борьбу за новые пути в поэзии. Когда образовалась группа акмеистов, нам было очень трудно. У символистов были сильные позиции. У них были меценаты — такие, как миллионер Рябушинский, сахарозаводчик Терещенко. У них были журналы «Золотое Руно» и много денег.
То есть Блок, например, нашел деньги себе на раскрутку, а так — оставаться бы ему в «предназначенной ему неизвестности».
Была одна черта, которую я не любила в Николае Степановиче, — его неблагожелательное отношение к чужому творчеству.
Это у них семейное.
«Коля вообще был несчастный. Как его мучило то, что я пишу стихи лучше его».
Слонимский вспомнил, как в декабре 20 года Гумилев устроил в одном из помещений Дома искусств спиритический сеанс, чтобы ослабить интерес к Маяковскому.
Сейчас так делают эстрадные певцы: бегают к экстрасенсам, иголки втыкают в портреты соперников. Не ново.
О Есенине.
«Ни я, ни вы — мы его не любим, — сказала Анна Андреевна. — Но понимаю, что это сильнодействующая теноровая партия. Известному кругу людей он заменил Надсона».
Ну совсем как Блок — «трагический тенор эпохи». Сама она была, конечно, как минимум драматическое сопрано, а то и не родился еще такой голос.
Говорит, что А. Блок потому так приблизил к себе Алянского перед своей смертью, что (по-видимому) смутно чувствовал (полубессознательно) в Алянском последнюю материальную опору.
Алянский подл, но Блоку это все равно — были бы деньги. Так рассказывает Ахматова молодежи о Блоке.
Далее.
«Какой позор! О Матиссе, гении, когда тот приезжал в Россию, записал у себя в дневнике: «французик из Бордо».
Блок записал у себя в дневнике: «В Москве Матисс, «сопровождаемый символистами», самодовольно и развязно одобряет русскую иконопись — «французик из Бордо».
Для Ахматовой Матисс — «гений», точнее сказать — «официально признанный гений», за это все должны находить гениальными все его суждения и вкусы, а для Блока он равновелик. Блок чувствует себя вправе отвергать всемирно признанный бренд хоть пепси-колы, хоть Матисса, если он ему не по нраву — и заявить о своем мнении.
А Ахматова, которая, единственный раз в жизни побывав в Загорске, не поинтересовалась взглянуть на иконы Андрея Рублева — этого как-то не поняла.
Другие современники. Есенин.
«Но ведь он не сумел сделать ни одного стихотворения».
А вот Георгий Иванов и Оцуп уже в то время были чрезвычайно заняты всяческой дискредитацией моих стихов.
В переводе с ахматовского это значит, что им просто не нравилась ее поэзия.
Ахматова как бы уступила слово Маяковскому. В этом сказалась и серьезность и благородство ее литературной позиции и понимание новой эпохи.
Б. Эйхенбаум.
Интересно, что Ахматова действительно не нападала на Маяковского. Не из-за того, что он был величайшим и крупнейшим поэтом современности — это для нее был бы лишь повод для оголтелой борьбы. Пусть БЫЛ, но Маяковский был еще и НАЗНАЧЕН. И вот уже это для нее — закон. Это, впрочем, не значит, что она сама будет что-то лить на его мельницу.
К Анне Андреевне от имени редакции «Литературного наследства» приходили просить воспоминания о Маяковском. «Я отказала. Зачем мне бежать за его колесницей. У меня своя есть. Кроме
