припрятали. Цену за хлеб запрашивали, как в голодные годы, непосильную.

Посадские снова зашумели, послали к князю выборных. Всеволод по совету большого воеводы приказал выдать из княжеских житниц по пуду ржи на двор, а на десять дворов — мороженого барана.

Кое-где хлеб посадские взяли сами, прижав купчишек. Оружие-то сейчас — вот оно, у каждого в руках!

Прошел еще день. Тревожно засыпал город. Протирая слезящиеся глаза, вглядывались в темноту сторожа с Золотых ворот. Дрожали, кутаясь в ветхие полушубки, посадские ополченцы на стенах.

В домашних молельнях бояре с чадами и домочадцами (отъехать успели не все) били земные поклоны, молились об избавлении от беды.

Купцы в подклетях шаркали заступами, зарывали в землю серебряные гривны. Так учили уму-разуму, купеческой мудрости деды и прадеды: «Отцу не верь, матери не верь, соседу-доброхоту не верь, а верь землице — сохранит она богатство в целости!»

Большой воевода Петр Ослядюкович, умаявшийся за день, забылся тяжелым сном. В ногах воеводы прикорнул верный отрок Илька.

В просторном домине посадского старосты Комеги собрались предводители посадского ополчения: воевода Иван Федорович, уличанские старосты, сотники. Договаривались в последний раз, кто кому будет помогать, если приступят татары от Лыбеди, если от Клязьмы или от иного места.

Сурово звучали голоса. Тени метались по бревенчатым стенам горницы.

Боярин Иван Федорович скрепил договоренное твердым воеводским словом:

— Быть по сему, так и вершите…

Татары подошли к стольному Владимиру в четвертый день февраля, после симеонова дня, когда люди привязывают к лошадиному хвосту кнут и онучи, отгоняя домового. Домовой-то, может, и напугался старинным обрядом, а татары — вот они, их-то кнутом да онучами не прогонишь!

Было тихое морозное утро. Струйки печного дыма поднимались прямо вверх, как столбы. Ночные сторожа еще не сменились и посматривали больше не в поле, а в град, поджидая смену.

Может, поэтому не они, а звонарь пригородного Воскресенского монастыря первым заметил татарскую конницу, которая пробиралась, таясь, под крутым берегом Клязьмы.

Набатный гул монастырского колокола всполошил стражу на Золотых воротах. Воротный десятник запоздало протрубил в рожок. Из караульной избы выбегали дружинники, карабкались по обледенелым ступеням на башню.

Ударил в колокол звонарь с церкви Спаса, что в Новом городе. Откликнулись колокола Георгиевской церкви, Успенского и Дмитровского соборов. Тревожный набатный гул поплыл над Владимиром.

На башню Золотых ворот поднялись князья Всеволод и Мстислав. Конная княжеская дружина заполнила всю улицу позади ворот. Большой воевода Петр Ослядюкович, который привел конницу, тоже поднялся на башню. Недовольно глянув на многочисленную свиту молодых князей, столпившуюся на площадке башни, встал поодаль у бойницы.

Из Воскресенского монастыря через широкое Раменское поле бежали монахи. Татарские всадники, редкой цепочкой высыпавшие из-под речного обрыва, погнали коней им наперерез. Черными бугорками легли монахи на заснеженном поле. Татары суетились над ними, стаскивая сапоги, рясы, исподнее белье.

В гнетущей тишине черные всадники стайками скользили по Раменскому полю, к стенам не подъезжали. А от Клязьмы выливались на поле густые потоки конницы, сбиваясь в сплошную колышущуюся массу.

Вот от нее отделилась плотная кучка всадников, покатилась к Золотым воротам. Передний размахивал белой тряпицей, что-то кричал.

Воевода Петр Ослядюкович подозвал сотника, распорядился:

— Передай по стене, чтоб не стреляли. Послы это…

Татары подъехали к самым воротам, спешились. Несколько воинов, в войлочных колпаках с лисьими хвостами у висков, с луками за спиной, вытолкали вперед худого юношу — простоволосого, в разорванном кафтане.

Толмач, задирая вверх реденькую бороденку, закричал:

— Люди владимирские! Узнаете ли княжича своего Владимира?

На стене так и ахнули: переминаясь на снегу босыми ногами, среди татарских воинов стоял младший сын великого князя — Владимир, оставленный оборонять Москву. На исхудалом лице княжича — кровоподтеки, снежинки припорошили непокрытую голову.

Князь Всеволод метнулся к большому воеводе Петру Ослядюковичу, закричал, судорожно дергая щекой:

— Чего медлишь, воевода?! Прикажи отворить ворота! Спасать надо брата! Воевода!!!

Но Петр Ослядюкович только покачал головой:

— Нельзя, княже! Навалятся татары всей силой, ворот нам не отстоять. А княжича все равно не спасти — прирежут, пока доскачем…

Всеволод глянул в бойницу: громада татарской конницы медленно надвигалась на Золотые ворота. Зарыдал, прижавшись лбом к заиндевевшей стене, бессильно опустил руки…

А толмач перед воротами продолжал кричать:

— Где князья рязанские? Не от нашей ли руки смерть приняли? Где полки князя Юрия? Не в снегу ли под Коломной лежат? Где города по рекам вашим, по Оке, Москве и Клязьме? Не их ли пепел конские хвосты развеяли? Чего ждете, на что надеетесь? Отворяйте ворота, бросайте мечи, просите милости у хана Батыя, одного имени которого боятся все на земле!

Бояре загомонили, что не грех бы и мира попросить у царя Батыги, но в город не пускать, сославшись, что без великого князя города сдавать не смеют… Пусть подождут татары, пока великий князь вернется или весть пришлет… На Петра Ослядюковича, презрительно крикнувшего: «Без пользы лукавство ваше! Не остановить разговорами царя Батыгу!» — замахали руками, зашикали. Дескать, привык воевода мечом махать, а тут дело посольское, хитрое…

На лестнице раздались тяжелые шаги. Поддерживаемый двумя дюжими монахами, на башню взошел епископ Митрофан. Оглядел притихших бояр, заговорил глухо, гневно:

— Не обманули ли глаза мои? Не показалось ли мне, что хотите смириться перед безбожными? Язычников в домы христианские пускаете, в святые храмы?

Бояре пятились от пронзительного взгляда епископа.

Митрофан взмахнул длинным епископским посохом:

— На сечу благословляю! Не смерти в бою бойтесь — бойтесь гнева божьего за неправедные дела свои!

Какой-то дружинник, растолкав бояр, метнулся к самострелу, нацелился, спустил тетиву. Тяжелая стрела насквозь пронзила татарина, державшего аркан, накинутый на шею княжича Владимира. Остальные татары отхлынули, вытягивая из-за спины луки.

К княжичу, отрешенно стоявшему на снегу, подскочил татарский воин, взмахнул саблей. Отсеченная голова скатилась в сугроб.

Теперь со стены стреляли все. Татары бросились к коням, на бегу отстреливаясь. Стрела, скользнувшая через бойницу, сбила шапку с князя Всеволода.

Всеволод испуганно присел, потирая ладонью голову.

Лица бояр и воевод стали строгими, торжественными. Другого пути уже не было, одно оставалось — биться до смерти!

Татары неторопливо объехали вокруг города, осматривая башни, дубовые твердыни стен, обледенелую крутизну вала. Кое-кто из владимирцев сгоряча натягивал лук, но стрелы до татар не долетали.

Огромный обоз Батыя остановился на Раменском поле, прямо перед Золотыми воротами. Затрепетали бунчуки из конских хвостов. Поднялись к небу дымы бесчисленных костров. Войлочные юрты кольцами смыкались вокруг шатров военачальников. Цепи лучников, прикрываясь круглыми щитами, двинулись к стенам. Осада Владимира началась.