покровителей Волоколамского монастыря, во всем подчиняться своему державному брагу: «Не велю държавному брату своему противитися… преклони с извещением главу свою пред помазанником божиим и покорися ему»[526]. Поэтому если великий государь был всем государям государь, то Юрий Иванович, хотя ему также «от господа бога дана бысть» власть, государь всего только в «своем отечестве»[527].
Итак, Иосиф Санин в значительной степени изменил свои воззрения на царскую власть и на отношение ее к священству. Однако при этом он по-прежнему исходил из интересов сильной воинствующей церкви, которая в данный исторический промежуток заключала союз с великокняжеской властью. Это был временный и условный союз: Иосиф Санин и иосифляне поддерживали и освящали власть московского государя до тех пор, пока тот покровительствовал церкви, т. е. боролся с ее идеологическими противниками и защищал ее богатства. Временность и условность этого союза можно проиллюстрировать на отношении Иосифа к монастырскому землевладению в последний период его деятельности, когда волоцкий игумен сохраняет целиком свою прежнюю теорию неприкосновенности монастырских земель, на которые обращали взоры не только удельные князья, но и московские государи.
Но учение Иосифа Волоцкого о теократическом характере власти великого князя и его практические выводы помогали борьбе московских государей с удельными княжатами За создание сильного единого государства.
Волоцкий игумен был не единственным публицистом, разрабатывавшим в 10-е годы XVI столетия идею о величии власти русского монарха. Около 1511–1523 гг. тему о происхождении московской династии от Августа-кесаря и о получении шапки Мономаха от византийских императоров развивал в своем Послании бывший митрополит Спиридон-Савва[528]. Тверич по происхождению, Спиридон еще в 1476 г. прибыл в Литовскую землю из Царьграда, где получил посвящение в митрополиты. Однако в Литве он вместо радушного приема угодил в заточение. После 1482 г. бежал на Русь, но и здесь попал в заключение (в Ферапонтов монастырь), где находился в течение долгого времени. Во всяком случае мы застаем его там в 1503 г., когда он обрабатывал Житие 3осимы и Савватия. Ко времени составления Послания ему исполнился уже 91 год. Первоначальный вариант документа сложился еще около 1497 г. в кружке Дмитрия-внука[529].
В этой теории для Василия III были свои привлекательные стороны. Россия благодаря ей вводилась в круг европейских держав, объявлялась наследницей Византии и чуть ли не самого Рима. Был еще один немаловажный момент. В родословной литовских князей, включенной Спиридоном в свое Послание, говорилось, что литовская династия происходила от смоленского князя Ростислава. При этом дочь его потомка Витенца «поял» некий «раб» Гегиминик (Гедимин)[530]. Да и вообще Гегиминик был «слободщик» князя Александра Михайловича Тверского. Эта «генеалогия» была как нельзя кстати. Получалось, что русские князья имели прямые права на Великое княжество Литовское, князья которого были более «низкого рода», издавна связанного с Россией. Послание Спиридона-Саввы (и основанное на его тексте Сказание о князьях Владимирских) давало в руки московского правительства сильное идеологическое оружие в борьбе с Литвой. Правда, было одно обстоятельство, которое не позволило Василию III воспользоваться ни Сказанием, ни Посланием: короновался шапкой Мономаха не он, а его противник Дмитрий-внук[531]. Поэтому распространение идей этих произведений могло привести к утверждению мысли о незаконности власти самого Василия III, тем более что одну из редакций Сказания сопровождал чин венчания Дмитрия-внука.
О сущности взглядов Спиридона-Саввы в литературе высказываются разные мнения. И. У. Будовниц[532] и Р. П. Дмитриева [533] считают, что он примыкал к нестяжателям. Последняя, в частности, ссылается на «Изложение о вере» Спиридона, где говорится: «Да не будем, любимии, злату хранители и сребру собиратели»[534].
Я. С. Лурье возражает названным исследователям, утверждая, в частности, что и Иосиф Волоцкий говорил «буквально то же самое, что говорит Спиридон», т. е. что церковные имения могут расточаться только на «убогыя и странныя». Но в данном случае Я. С. Лурье рассматривает изолированно лишь одно высказывание Спиридона из всей системы его взглядов. Основную часть своей жизни Спиридон провел в Ферапонтове монастыре, который являлся одной из цитаделей нестяжателей. В его сочинениях нет проповеди теократического происхождения великокняжеской власти, характерной для иосифлян. Я. С. Лурье склонен считать Спиридона иосифлянином[535]. Он обосновывает этот тезис тем, что Спиридон в «Изложении о вере» обличает ереси, как Иосиф Волоцкий. Но против еретического вольномыслия писали и нестяжатели.
Я. С. Лурье ссылается на то, что работу Спиридона над Житием Зосимы и Савватия похвалил архиепископ Геннадий Новгородский, тесно связанный с Иосифом Волоцким. Но к кругу Геннадия был близок и архиепископ Серапион Новгородский, позднее злейший враг Иосифа Волоцкого. Геннадий переписывался даже с Нилом Сорским, основателем течения нестяжателей. И этот, следовательно, аргумент не имеет решающей силы. Гораздо важнее, что Спиридон в основу Послания положил Чудовскую повесть, написанную в связи с коронацией шапкой Мономаха Дмитрия — внука Ивана III, врага Василия III и стоявших за его спиной иосифлян. К тому же в Послании родословие литовских князей доведено до Вассиана Патрикеева, главного критика иосифлян в 10-х годах XVI в. Поэтому отказываться от мысли о близости Спиридона и нестяжателей, как нам кажется, достаточных оснований нет.
Итак, в самый канун смоленских войн, в начале 10-х годов XVI в., иосифлянские и нестяжательского толка публицисты выступают с произведениями, направленными на утверждение самодержавной власти монарха, на возвышение его международного престижа. Однако общая система взглядов как иосифлян, так и нестяжателей не совпадала с идеологией складывающегося самодержавия, ибо она в обоих случаях подразумевала приоритет церковной власти над светской. В окружении Василия III из всех этих порой противоречивых теорий брали тот необходимый минимум, который помогал осуществлению конкретных политических задач. В сношениях с иностранными державами для правительства необходимо было добиться признания суверенитета России, равенства ее с другими крупнейшими европейскими и восточными державами. Одной из сторон этой проблемы была титулатура монарха.
При сношениях с иностранными державами московские дипломаты зорко следили, чтобы не было «порухи чести» русскому монарху и, следовательно, России. Поэтому в грамотах, посылавшихся в Империю, употреблялась формула «великий государь… царь» (ибо и Максимилиан называл себя императором)[536]. В сношениях с Турцией встречаем обращение от имени «великого государя» («великий государь… правый государь всея Руси»), в сношениях с Крымом звучало более скромное «великий князь». Поскольку в Литве был «великий князь», то в сношениях с Сигизмундом грамоты отправлялись от имени «великого государя… государя всея Руси и великого князя»[537].
В тесно связанный с Империей Тевтонский орден грамоты шли от «царя и государя всея Руси» и к «царю»[538]. Василию III необходимо было, чтоб с ним считались «на уровне» императора, а Ордену важно было всеми средствами снискать благорасположение Москвы. То же самое относится и к сношениям с датским королем и с Ливонией[539]. По рассказу Герберштейна, московский государь титул царя «употребляет в сношениях с римским императором, папой, королем Швеции и Дании, магистром Пруссии, Ливонии и, как я узнал, с государем турок. Сам же он не именуется царем никем, за исключением владыки Ливонского»[540]. Все это близко к истине, за исключением, быть может, сведений о сношениях с Турцией. Называли царем Василия игумен Синайской горы Даниил (1517 г.), деспот Артский Карл, патриарх Константинопольский Феолипт (1516 г.), патриарх Александрийский Иоаким (1533 г.)[541].
Термин «царь» на Руси XIV–XV вв. употреблялся для обозначения татарских властителей Крыма, Орды и Казани.
В пределах самой России термин «царь» почти не употреблялся. Исключение составлял Псков, который рассматривал московского великого князя как полновластного властителя Русской земли. По Московской повести о Псковском взятии, псковские посадники обращались к Василию III как «государю и царю»[542]. После присоединения Пскова московский государь начал чеканить там монету с титулом «царь»[543]. Тот же титул
