Великий князь прожил во Пскове четыре недели и выехал «на другой недели поста в понедельник», т. е. 18 февраля. После возвращения из Пскова в Новгород Василий III принял там ганзейское посольство, приехавшее с просьбой о восстановлении торговых отношений с Россией. Переговоры были безрезультатны, ибо стороны не могли договориться об условиях открытия ганзейского двора в Новгороде. Согласиться на беспошлинную торговлю ганзейцами солью Василий III не хотел. Он настаивал также на принятии ганзейцами обязательства не помогать Польше, Литве, Швеции и Ливонии в случае их вооруженного конфликта с Россией[475]. Между 25 февраля и 3 марта (а по другим данным, 5 марта) Василий III покинул Новгород, а 17 марта был уже в столице.

Операция по выселению псковских бояр была проведена по образцу новгородской конца XV в., хотя и не отличалась таким размахом. Псковские торговые люди поселены были частично в Москве в районе Сретенки, где ими была построена церковь Введения (освящена 21 ноября 1518 г.)[476].

Той же осенью Василий III (8 сентября — 5 декабря) совершил трехмесячную поездку по городам Юрьеву, Суздалю и Владимиру и монастырям, во время которой он, очевидно, воздавал благодарность всевышнему за успех «псковского взятия» и молил о даровании ему наследника. В Москве правительницей в это время была оставлена Соломония[477].

Уже на следующий год (1510/11) в Псков назначаются наместники, хорошо известные псковичам, — князья П. В. Шестунов и С. Ф. Курбский. Они пробыли в городе четыре года. «И начаша, — пишет Псковский летописец, — те намесники добры быти до пскович, и псковичи начаша кои отколе копитися во Пскове, кои были, разошлися»[478].

Сравнительно безболезненно проведенное присоединение Пскова объяснялось тем, что оно было подготовлено давнишними экономическими, политическими и культурными связями Псковской земли с Москвой, которая всегда была покровительницей Пскова в его борьбе с Новгородом и другими противниками.

Присоединение Пскова к Русскому государству не только не привело к его экономическому упадку, но и содействовало его подъему. Так на основе анализа строительства в этом городе Н. Н. Масленникова показала бурный рост псковской экономики в первую половину XVI в.[479] С 1516 по 1533 г., судя по летописи, в Пскове было построено 17 церквей, тогда как за предшествующее столетие (с 1404 по 1508 г.) — всего 38[480]. Псковское зодчество, как известно, оказало громадное влияние на развитие московской архитектуры. Выдающийся псковский зодчий Постник Яковлев прославился созданием в середине XVI в. шедевра русской архитектуры собора Василия Блаженного. Со своей стороны и московское зодчество оказывало воздействие на церковные сооружения XVI в. в Пскове.

Строили в Пскове и оборонительные сооружения. Дважды укреплялась стена у Гремячей горы (в 1517 и 1524 гг.). Построена была в 1525–1526 гг. крупнейшая башня Псковского кремля на Гремячей горе[481].

Таким образом, «псковское взятие» привело к бурному росту городского строительства. Это свидетельствовало о расцвете экономики Пскова.

Победа Иосифа Санина и его сторонников в 1509 г. над новгородским архиепископом не завершила историю столкновения двух видных церковных деятелей и была в известной степени пирровой. Правота Серапиона была очевидна для большинства непредвзятых людей, среди которых было много друзей Иосифа. Вассиан Патрикеев писал, ссылаясь на слова самого Иосифа, что «многие на Москве говорят, которые тебе добра хотят: «Пригоже, деи, Иосифу бити челом Серапиону, бывшему архиепископу, и прощатися у него»[482]. Мужественное поведение новгородского архиепископа. также способствовало укреплению его авторитета. У Серапиона было много сторонников в Новгороде: недаром позднее здесь, «на владычне дворе», проживал некий инок Исаия, «ненавидя и злословя монастырь Иосифов»[483]. Автор Жития Серапиона сообщал по поводу злоключений новгородского архиепископа, что «Великаго ж Новаграда народи всею землею в сетовании и скорби бывша»[484]. Но и в Москве поговаривали «люди многие»: «лучши-де было Иосифу, оставя монастырь, да пойти прочь», а не бить челом великому князю. В столице распространялись различные слухи, связанные со стойкостью Серапиона[485]. Из заключения отстраненный от власти архиепископ написал послание, наполненное твердой уверенностью в своей правоте. Перед его глазами был пример Пафнутия Боровского, который добился своей стойкостью отмены неправильного решения московского митрополита. Сторонники Серапиона говорили ему: «Ты, деи, государь, — святой, лица сильных не срамляйся, стой крепко»[486].

Различные толки о ссоре новгородского архиепископа и волоцкого игумена отразились даже на рассказах об этом событии, помещенных в русских летописях. Так, например, запись о ссоре Иосифа Санина с Серапионом в Софийской II летописи сделана совершенно очевидно лицом, сочувствовавшим волоцкому игумену. В ней говорилось, что новгородский архиепископ отлучил Иосифа Санина «нерадением некоторым и упрямством, презрев божественных правил и повеление царского закона». Автора этого рассказа надо искать в митрополичьей канцелярии. Напротив, в новгородских летописях явно чувствуется симпатия к Серапиону и враждебное отношение к Иосифу Санину. В них, например, с удовлетворением отмечено, что великий князь «смирился… со архиепископом Серапионом. А кто на него (т. е. на Серапиона. — А. 3.) ни постоял… того лета вси умерли»[487].

Наиболее откровенные и активные сторонники новгородского архиепископа из среды «заволжских старцев» продолжали считать Иосифа Санина, а следовательно, и всю братию Волоколамского монастыря отлученными от церкви. Еще задолго до ссоры Иосифа с Серапионом из Волоцкого монастыря в Белозерский край удалились постриженники Иосифа Санина — старцы Нил Полев и Дионисий Звенигородский. Нил Полев сообщал, что, когда Серапион отлучал Иосифа Санина от церкви, «нас уже тогда много время в монастыре несть». После соборного суда над Серапионом Герман Подольный, видный старец Кирилло-Белозерского монастыря, писал около 1510 г., по словам Нила, «что будтось отец наш игумен Иосиф и мы, вси его постриженници, от архиепископа Серапиона новгородскаго отлучени». Герман считал, как и многие, что игумену и монахам Волоколамского монастыря следует «смиритися и прощенье просити от архиепископа нашего Серапиона». В ответ на это утверждение Нил Полев в своем послании доказывает неправильность решения Серапиона, ссылаясь на постановление собора, «разрешившего» Иосифа от отлучения. Это послание Нила Полева произвело большое впечатление на Германа, и он прислал письмо, в котором просил, «чтобы аз тебя в том простил, что еси чужая грехи глаголал»[488].

Но отношение к истории с Серапионом враждебных Иосифу кругов, может быть, не так характерно, как отношение лиц, дружественно расположенных к волоцкому игумену. Даже друзья Иосифа Санина обращались к нему с посланиями, в которых советовали «бить челом бывшему архиепископу». Среди них был племянник известного политического деятеля казначея Дмитрия Владимировича Головина Иван Иванович Третьяков (в 20-е годы XVI в. — печатник, в 30—40-х годах XVI в. — казначей). Сомневался в правоте Иосифа Волоцкого Иван Иванович Скряба Головин (двоюродный брат Третьякова)[489]. Старинный друг Иосифа, один из видных великокняжеских придворных, окольничий Б. В. Кутузов около 1511 г. написал ему письмо, в котором присоединял свой голос к тем, кто упрекал волоцкого игумена за его поведение во время ссоры с князем Федором Борисовичем и Серапионом[490].

Иосиф Санин энергично отстаивал свои позиции. В декабре 1510 г. он написал послание И. И. Третьякову, доказывая свою правоту в ссоре с Серапионом. Примерно в это же время Иосиф Санин пишет послание Б. В. Кутузову. В нем он останавливаемся главным образом на «грабительских» действиях волоцкого князя, перенеся центр обвинений с новгородского архиепископа на злополучного Федора