Во всяком случае, всерьез.

Мне просто не по себе было от этого. Я не большой поклонник драк, но, если уж приходится ввязаться в одну из них, мне хочется точно знать, кто меня будет прикрывать, а на кого не стоит рассчитывать.

Да, это вы верно подметили — я не сомневался, что нас ждет драка. Люди обычно сражаются за то, что любят. За близких. За родину. За политические идеалы. Те, кто поднимает мертвых, в этом смысле ничем от других людей не отличаются. Только любят они власть и бабло. Не буду говорить, что точно знаю, сколько приносит хозяевам московских нищих этот бизнес, но вы вряд ли где-нибудь видели такую кучу денег.

— Сколько натикало? — спросил я.

— Торопитесь? — Карим выстрелил слюной сквозь зубы. Струйка черканула по снегу у него под ногами. — Не терпится поковыряться в покойничках?

— Работа такая. — Я пожал плечами. — Если есть те, кто поднимает мертвых, должны быть и те, кто их укладывает. Вы же не можете этого сделать.

Вот этим я его зацепил, и сильно. Ткнул наудачу — и угодил пальцем в глаз. У него, похоже, на некромантов был свой собственный зуб. Нет ничего хуже, чем носить в себе семена мести, мечтать навалять тому, кто обидел или напугал тебя, — и знать, что это не из твоей весовой категории противник. И ты никогда не сможешь разобраться с ним, даже если поселишься в качалке.

— Я не позволю вам все испортить, — сказал он. — Может, полковник вам доверяет, но я — нет. Я буду следить за вами.

На кладбище было тихо. Едва слышно поскрипывали ветки, над нашими головами переговаривалась пара ворон, где-то вдалеке негромко пыхтел трактор — и все. Мирные такие деревенские звуки, не нарушающие тишину, а вплетающиеся в нее, как ленточка в волосы. Все лишнее закрыто, большая часть персонала уже свалила. Горячий сезон у работников лопаты и сварочного аппарата начинается с Пасхой, а зимой — мертвое время.

Пока снег лежит, не всегда даже увидеть можно, насколько провалилась могила, а уж пытаться делать с этим что-нибудь — вообще бесполезно. Весной все равно переделывать придется.

Вдоль забора неторопливо трусили две собаки. Крупная рыже-черная сука со свалявшейся на боках шерстью и мелкий белый кобель, правое ухо которого было разодрано в клочья. Через каждые полтора-два метра они останавливались обнюхать кирпичи кладбищенской стены. Только не совсем так, как это делают домашние псы на прогулке — подбежал, обнюхал и задрал лапу, чтобы отметиться. Они словно выслеживали кого-то.

Крысу или, может быть, кошку.

Время от времени сука начинала глухо ворчать. Такой низкий, нутряной звук. У меня от него волосы на затылке шевелиться начинали.

— Я знаю, что вы такое, — сказал Карим. — Таким, как вы, нельзя доверять.

Я механически покивал ему, продолжая следить за сукой. Не нравилось мне, как она себя ведет. Многие собаки так реагируют на следы стайной нежити. Но если бы она здесь обитала, я бы почувствовал.

Интересно, как плохие парни сюда проберутся? Как-то я с трудом представлял себе некроманта, тайком перелезающего через кладбищенский забор. А потом крадущегося в морг под покровом ночи.

Стоп.

А вот это важно. Тот, кто умеет поднимать мертвых, совсем не обязательно ловко пользуется отмычками. И я не знаю ни одного заклинания, которое бы заменяло обычный английский ключ. Значит, должен быть кто-то, кто встретит гостей откроет им дверь. Кто-то, кто имеет право открывать двери.

— Я вам тоже не доверяю, так что по рукам, — кивнул я. — Я вам не нравлюсь, хотя вы меня не знаете…

— Ошибаетесь, — перебил меня Карим, резким движением швыряя бычок в сторону урны. До нее было метра полтора, наверное, но он попал, не целясь. — Я слышал о вас. Вы — тот парень, который привык копаться в чужих мозгах и вытаскивать наружу все самые поганые вещи, которые там спрятаны! И вы никогда не задумываетесь о том, каково вашим клиентам потом с ними жить. Главное, чтобы они поняли, что вы тут самый великий экстрасенс, и побоялись вам не заплатить. Я хочу, чтобы вы знали — мне не нравятся люди, которые любят деньги так, что забывают обо всем остальном. О морали. О сострадании. О порядочности.

У него праведный гнев только что из ушей не свистел, как пар из кипящего чайника. Глаза прищурены, голова чуть наклонена к правому плечу, словно он уже прикидывал, как бы половчее мне в морду дать. Белый рыцарь на страже своих идеалов. Дон Кихот, выехавший против мельниц. Парень в сверкающих доспехах, грозящий стальной зубочисткой мохнатому когтистому злу.

Можно было бы попробовать объяснить ему, что я такой же, просто у меня методы другие, но вряд ли бы он мне поверил.

Я бы не поверил, будь я на его месте. Понимаете, очень трудно доверять тому, о ком ты заранее знаешь, что он — монстр. Я это по себе знаю.

— Ну да, — сказал я. — Наверное, у меня хреновая репутация. Но у тех ребят, из-за которых я сегодня сюда приперся, не только репутация хуже моей. У них вообще все хуже.

Такие вещи нужно говорить проникновенным голосом глядя собеседнику прямо в глаза. Я знаю теорию, просто она у меня плохо с практикой стыкуется. У меня получилось бы, если бы мы сейчас в моем офисе сидели или в хорошо освещенном кафе, где вокруг полно живых людей. Но есть места где я должен видеть не только лицо своего собеседника.

— Считаете себя меньшим злом? — Карим усмехнулся.

— Вроде того.

Краем глаза я заметил тень, скользнувшую от угла здания куда-то в россыпь памятников. Дернулся было ей вслед — и остановился. Сука оставалась спокойной. В сумерках все еще можно было разглядеть ее рыжий хвост, мелькающий меж сугробов у забора.

Никто же не говорил, что мы на кладбище одни будем, а специально обученные люди аккуратно эвакуируют весь лишний персонал. Для того чтобы поймать чудовище, сначала нужно выманить его из норы. А оно не выйдет, если заподозрит, что вокруг полно охотников.

В этот момент к воротам подъехала темно-зеленая «Лада-Калина» — из тех, на которых заводские инженеры на дачу добираются, только почище. Аккуратно затормозила возле самой калитки. Так плавно, что я готов был душу прозакладывать — внутри эта машинка гораздо дороже, чем снаружи,

Она не то, чем кажется.

— Не думайте, что меня так просто убедить. — На меня Карим не смотрел, но я его недоверие кожей чувствовал — сыпучее, едкое, как морская соль. — Слова — это только слова. Они ничего не значат. Может быть, вы действительно лучше тех, за кем мы пришли, но это не отменяет того, что вы — чудовище.

Дверь машины хлопнула, полковник Цыбулин направился, на ходу выщелкивая из пачки сигарету. И на лице у него то самое выражение, какое пытаются изобразить актеры в рекламе пакетированного сока. Только у них это куда хуже выходит. Он сиял так, как будто в мире больше не существовало зла, и это было его личной заслугой.

— Знаю. — Я кивнул. — И если я окажусь достаточно страшным чудовищем, есть шанс, что мы все сегодня останемся живы.

Не знаю, зачем я это ему объяснял.

Чтобы я ни сказал, он бы все равно продолжал считать меня кем-то вроде пособника дьявола.

— Я вижу, вы уже нашли общий язык, — жизнерадостно сказал Цыбулин.

Карим посмотрел на меня — и промолчал. Я неопределенно пожал плечами. Полковник был настроен на маленькую победоносную войну, а это самый правильный настрой для того, чтобы с кем-нибудь сцепиться.

Во всяком случае, у меня всегда так.

Спустя пару минут у ворот остановился крытый грузовик.

Из кабины выпрыгнул рослый светловолосый военный лет сорока, со шрамом поперек правой щеки. Он был одет так, как одеваются чиновники средней руки, берущие скромные взятки и ничего особенно не решающие, — серые брюки со стрелками, приличное шерстяное пальто и черные ботинки, начищенные до