на которое я взял его с собой, — и это была чертовски хорошая новость. Может быть, самая хорошая за всю эту неделю.

Прежде чем отключиться, я прикончил пачку чипсов и собрал лохмотья, оставшиеся от моей одежды, в пластиковый пакет. И выставил на балкон, потому что воняло это все даже через полиэтилен.

Накануне меня сильно избили за попытку удрать. Я лежал ничком, лицом на грязном голом бетоне, и во рту у меня был вкус крови. В темноте кто-то ходил, приволакивая ногу, время от времени наступал на меня и ругался.

Жрать хотелось неимоверно.

Умыться? Согреться? Да, это тоже, но в первую очередь — жрать.

Я заставил себя встать на четвереньки и подползти к окну, сияющему под самым потолком. На улице был вечер, и слабый свет стекал на неровный подвальный пол. Снизу я видел только ноги: женские в изящных сапожках, мужские в толсто-подметочных ботинках, детские в резиновых ботиках и старушечьи, в убогих растоптанных мокасинах. Цокали по асфальту каблуки, хрустела тонкая корочка льда, проламываясь под нажимом, изредка взвизгивали мелкие камешки. Там, наверху, шумел мир обутых людей, куда мне, босому, путь был заказан.

Тем, кого украли бомжи, ботинки не положены. Ну и черт с ними.

Ухватившись за железный штырь, вбитый снаружи перед домом, я подтянулся и лег на асфальт. Живот тут же заледенел — на мне была тонкая сырая майка и драные треники.

Куда делся вонючий пуховик до колен, в котором я спал последние три или четыре ночи? Не помню.

От меня пахло дерьмом пополам со спиртом.

Осколок бутылки впился мне в кожу. Ерунда, просто царапина. От этого не умирают. Дайте только вылезти — и я все поправлю. У меня все будет хорошо. Я вернусь домой и… У меня ведь есть дом? Такое место, где я мог бы запереться и никого не пускать внутрь? Я был уверен, что есть. Мне только нужно вспомнить, как его найти.

Я почти вылез, когда одновременно случились две вещи. Увидев меня, выползающего из подвала, женщина в коротком белом полушубке, с лысой собакой на руках, истошно завизжала. И кто-то крепко схватил меня за правую ногу, равнодушно поинтересовавшись: «Эй, борзый, далеко собрался?».

Мне следовало испугаться. Отпустить штырь, соскользнуть обратно и постараться свернуться так, чтобы мне ничего не сломали, когда будут бить. Только этот парень неправильное слово выбрал.

Это я — борзый? Как интересно! Наверное, это я украл другого человека и держал его в подвале. Наверное, это я бил его ногами, пока он не потерял сознание. И, наверное, это я сейчас вцепился в его лодыжку, стаскивая обратно во влажную, вонючую тьму.

Злость была острой и горячей, как будто мне нож в горло вогнали. Я ударил свободной ногой, надеясь попасть мучителю в лицо, ударил несколько раз. Елозил животом по стеклу, вцепившись в штырь, как в распятие. Я кричал и бил, пока ноге не стало тепло, а женщина с лысой собакой не замолчали, захлебнувшись своими воплями.

Парень внизу захрипел, выпустил мою ногу, и я выскользнул на улицу. Ступни обожгло снегом, но это ничего было, не страшно. В подвале забурлило. Еще одно мгновение — и вся эта рыхлая, пропахшая дерьмом и спиртом толпа выплеснется наружу вслед за мной.

И я рванул вверх по улице, не думая, не выбирая путь. Я побежал так, словно за мной гнались черти с вилами и паяльниками.

В некотором смысле так оно и было.

Мои отросшие ногти процарапывали следы на льду, покрывавшем асфальт. Люди отшатывались от меня, подхватывали на руки детей, собаки заливались лаем. Я мог бы остановиться, чтобы объяснить им — я жертва, я сбежал из ада и мне страшно. Если бы погоня не была так близко, я остановился и сказал бы… И кто-нибудь обязательно пришел бы мне на помощь.

Ну да, конечно. Кого я обманываю?

Улицы. Повороты. Закрытые на кодовый замок двери. Слепые окна домов. И нарастающий, гулкий шум за спиной, переплетающийся с воем милицейской сирены. Все правильно, босиком, в пропитанной запахами помойки одежде, кому я мог показаться человеком, имеющим право на защиту?

У людей есть признаки, по которым они узнают себе подобных. Обувь. Одежда. Часы. А еще бумаги, в которых написано, кто они и сколько зарабатывают. Без этого никак нельзя. Я споткнулся обо что-то, рыбкой пролетел несколько метров, содрав руки до крови.

Поднялся.

Обернулся.

На дороге валялся чемодан, распахнувшийся от удара. Не представляю, кто его мог тут оставить, но это точно было для меня. Добротный кожаный плащ, кредитки, пачки денег, перехваченные разноцветными канцелярскими резинками… Документы — на фотках не я, конечно, но спутать можно.

Добро.

Часов не было. Ну и хрен бы с ними.

Я вломился в первый попавшийся бутик — брендовый, с золотой вывеской и напыщенными манекенами. Я крикнул, что меня избили и ограбили. И что мне нужен новый костюм. Хороший белый костюм от Армани или что у вас там есть. И кожаные ботинки. Плевать, сколько это стоит. Прямо сейчас, немедленно.

Они не смогут меня узнать, если на мне будет белый костюм.

Пачка денег легла на прилавок, как печать на сердце, как перстень — на руку. Тонкая улыбчивая девочка метнулась за вещами, втолкнула меня в примерочную. Я содрал с себя вонючие тряпки, переоделся. Не торопясь, со вкусом поправил штанину. И вышел, чувствуя, что спасен.

Он стоял возле двери — худой, похожий на подростка парень в джинсах, которые были велики ему на пару размеров, бывший четха держал в руках пакет с шоколадными конфетами и ел их, методично доставая и забрасывая в рот. Он смотрел на меня, как смотрят на чужого ребенка, убежавшего от родителей и заблудившегося в незнакомом районе — с жалостью и осуждением.

— Что? — шепнул я, чувствуя, как немеют губы.

Его голос был — желтизна резной кости, тонкость высохшего листа, скользящее движение в темноте.

— Они там, Кир, — сказал он. — Снаружи. Ты должен выйти к ним.

— Но я же удрал, — сказал я. — Я же удрал!

— Ты должен, — повторил он.

— Почему?

— Есть вещи, от которых нельзя удрать. — Он коснулся моего плеча узкой ледяной ладонью. Подтолкнул. — Ты — это то что ты есть, и ты создан для того, чтобы быть с ними. Ты должен вернуться.

— Я не хочу, — сказал я.

— Знаю. — Бывший четха улыбнулся. Может быть, он думал, что этим вдохнет в меня хоть немного храбрости, но ни хрена не вышло. — Но, если ты можешь делать то, чего не могут другие, это не дар и не право. Это обязанность.

Глаза у девочки-продавщицы были совершенно круглыми. Она мяла в руках галстук-бабочку за двести баксов. Розовые ноготки впивались в атлас.

— Приглядите за чемоданом, — попросил я. Повернулся, толкнул дверь — она была чертовски тяжелой.

И вышел.

Они все стояли там. Молча. Мертвые женщины с тусклыми волосами. Мертвые мужчины с кожей как пергамент. Мертвые дети, цепляющиеся за полы одежды чужих взрослых или безнадежно спящие на незнакомых холодных руках.

Они ждали, что я сделаю все правильно. Понимаете? Не накажу злодеев. Не спасу тех, кто нуждается в спасении. А так, как будто нажму на кнопку — и все наконец сделается хорошо. Из невыносимо плохо, ага.

Вот только ни у кого нет кнопки, чтобы из говна конфетки делать. Это важно.