Мурад протянул к бриллианту руку, но вдруг с места своего сорвался Кан-Темир.

— Государь, не принимай подарка от друга гяуров, у этого тайного врага империи и веры! Умоляю тебя, государь, все, к чему прикасались руки Инайет Гирея, отравлено ядом.

— Ногайская свинья! — закричал Инайет. — Твои злобные слова изобличают тебя. Ты мечтаешь о том дне, когда великий народ великой Турции будет в ссоре с моим народом… Тебе недостаточно той неприязни, которая уже существует! Тебе надобен огонь! Берегись, Кан-Темир, ни тебе, ни твоим потомкам не простится то зло, которое ты причинил Истамбулу и Бахчисараю. Кровь моих братьев, предательски убитых твоими братьями, на всем роду Мансуров!

— Ты лучше скажи, какому дьяволу служишь, Инайет Гирей? За те слезы и злодеяния, которые совершены над моим народом в Килии и над турками в Кафе, любой другой правоверный был бы поглощен землей, ибо земле невыносимо держать на себе подобного грешника… В огонь его подарок, государь мой! Да только и огонь его не примет!

— Проклятый Кан-Темир! Я растоптал бы тебя моим конем, но ты жалкий трус. Ты воин языком, твоя сабля заржавела от слюней. Не потому ли ты бежал от меня?

— Великий падишах! — громко прервал спорящих молдавский господарь Василий Лупу. Он подошел к Инайет Гирею, открыл футлярчик и залюбовался перстнем. — Я думаю, мурза Кан-Темир погорячился. Это удивительная работа — плод искуснейших рук турецких ювелиров. Я собирался купить это великое творение, но Инайет Гирей опередил меня.

Мурад IV решительно протянул руку.

— Я принимаю этот подарок, Инайет Гирей, но единственно потому, что Кан-Темир прав: ты недостоин иметь при себе изображение нашей святыни.

У Инайет Гирея закружилась голова. Пошатнулся. Василий Лупу поддержал его, но потом брезгливо вытер платком руки и бросил платок своему слуге.

— Сожги! — сказал шепотом, но для всех.

— Великий падишах! — воскликнул Инайет Гирей, — Великий падишах…

— Довольно, — пристукнул жезлом Мурад IV. — Теперь буду говорить я. Инайет Гирей, я спрашиваю тебя: разве мы в чем тебя оделили, дав тебе и венец, и престол, и власть? Твои губы говорят — нет. Но скажи, чем же ты отплатил нам за нашу щедрую доброту и наше беспредельное доверие? Неповиновением и неблагодарностью. Вот он, твой ответ. Ты осаждал входящие в мои богохранимые владения город Кафу и крепость Килию и разорил их. Ты несправедливо предал смерти бейлербея, кади и многих мусульман. Разве за милость и внимание платят сопротивлением и злом? Если ты не побоялся моей сабли, то как же ты не побоялся гнева и возмездия аллаха? Я верю, Инайет Гирей, что смертная казнь такого неблагодарного злодея, каким ты себя выказал, может принести только огромную пользу религии и государству.

Едва сомкнулись уста султана и его сверлящие, немигающие глаза стали уходить в глубь лица, одновременно прячась под голубое покрывало век, как в зале появился бостанджи-паша. Дал знак Инайет Гирею следовать за собою.

Инайет Гирей окинул взглядом людей Сераля. Поклонился султану, пошел за уходящим бостанджи- пашой.

Ах, жесток был Мурад! Еще Инайет Гирей не покинул залы, как султан самым что ни есть милостивым голосом изрек:

— Мурзе Кан-Темиру мы жалуем Кара-Хысарский санджак.

Вздрогнул Инайет Гирей, запнулся, а как пошел опять, то другим был, согбенным, желтым, руки трясутся, слезы на глазах.,

Не суждено было узнать ему: торжеству Кан-Темира всего-то неделя. Через неделю и к нему пожалует бостанджи-паша с тем же подарочком — шнурком золотым. Да ведь через неделю, а покуда — санджак в награду.

Когда к Инайет Гирею подступили немые, хан плакал и царапался, как женщина.

Надежда, пленница татарина Абдула, а до него пленница еще какого-то татарина, спалившего ее дом в деревеньке под Рязанью, пленница кафского купца, пленница Маметши-ага, пленница хана, на единый день, а может, на единый час получила свободу.

Утром Инайет Гирей нарядился в лучшее платье и приказал столь же пышно нарядить и Надежду. Она опять предназначалась кому-то в подарок. Может быть, самому султану.

В доме Маметши Надежду обучали языкам, татарскому и турецкому. Многому не научилась, но объясниться могла, понимала, о чем татары говорят меж собой.

Часа через два после того, как хозяин ее Инайет Гирей отправился в Сераль, прибежали в дом напуганные слуги. Похватали кто что смог и разбежались.

Надежда поняла: Инайет Гирею пришлось в Серале худо. Про нее все забыли. Она подошла к дверям своей комнаты. Отперто. Стражи нет. Вышла в коридор, спустилась по лестнице вниз. Пусто в доме. И па улицу. Она вышла к мечети Ая-Суфья.

Глядела и не могла наглядеться. И вдруг услышала позади себя тихий разговор:

— Я иду за ней по пятам. Она, видно, сбежала.

— Ты погляди на ее богатые одежды! — возразили.

— Ну и что? Тем выше будет награда. Она наверняка сбежала от бея.

— Ее можно и самим продать…

Надежда скосила глаза: янычары. Трое. Надо бежать, но куда бежать? Кругом Турция. Кинуться бы в море — погибай, душа! Но ведь и до моря далеко теперь. Не успеешь добежать, схватят. А это что за старик? Кажется, он подает ей какие-то знаки.

Старик отдыхал в тени чинары. Это был старый меддах. Он тоже слышал разговор янычар. Неизвестно, кто эта женщина, но известно, кто они, янычары. Он ненавидел их. Дал знак женщине следовать за собой. Встал, пошел в сторону от Ая-Суфьи. Надежда подождала, пока он отойдет подальше, и быстро пошла следом. Это было на руку янычарам. Они боялись поднять шум в центре города. Здесь всегда найдется кто-то более сильный. Отнимет добычу.

Янычары догнали Надежду и, довольные приключением, шли, почти наступая ей на пятки. Она ускорила шаг и поравнялась со стариком меддахом.

И вдруг на улице показался яябаши[38]. Он был из другого орта, но янычары замедлили шаги. Старик тотчас свернул в улочку. Побежал.

Бегущий старик? Бегущий ради женщины. Чужой? Янычары далеко, но они видят, куда свернули беглецы. И они догадались — старик и женщина заодно.

Старик свернул еще раз. Теперь уж янычары бегут со всех ног. Но старик входит в дом и втаскивает за собой женщину. Это дом седого меддаха. Старый шепчется с ним. В дверь стучат, но Надежду куда-то ведут. Через садик, через дверцу на соседнюю улицу. И, наконец, она в доме старого меддаха.

Пожилая турчанка удивленно смотрит то на мужа, то на женщину. А старый меддах садится на ковер и никак не может отдышаться.

— Прими гостью, — говорит он наконец жене. — Она тебе все расскажет. А я устал. Сосну.

Жена старика меддаха смотрела на женщину с озабоченностью.

— Как тебя зовут?

— Надежда.

— Ты русская?

— Да.