— Меня зовут Мавуша. Луноликая. — Она засмеялась, провела рукой по щекам, тронутым паутинкой тонких морщин. И снова вопрос в глазах.

— У тебя богатое платье. Очень богатое.

Это было приглашение рассказать о себе. Надежда не таилась.

Мавуша выслушала рассказ, вздохнула, улыбнулась счастливой молодой улыбкой и заплакала.

— Я сказала плохое?

— О нет! Но я ждала другого рассказа. Твой рассказ прекрасен. Видишь, это гарем, но в гареме я одна. У моего мужа больше не было жен. Он, как каждый мусульманин, мог бы иметь четыре, но он всю жизнь любит только меня… Аллах! Ты же целый день ничего не ела. Подожди, я приготовлю обед тебе.

— Пить, — попросила Надежда.

Она только теперь почувствовала, как сухо у нее во рту.

Мавуша принесла холодный ароматный напиток. Надежда выпила целую пиалу.

— Еще?

-' Еще.

Мавуша принесла кувшин с тонким прямым длинным горлышком.

— Пей сколько хочешь. Я пойду приготовлю еду.

Она вышла.

А когда вернулась с блюдом дымящегося плова, Надежда спала.

Ее разбудила свеча.

— Откуда это? — испугалась она, указывая на свечу.

— Но уже ночь! — засмеялась Мавуша.

— Я спала?

— Так сладко, как спят дети… Освежись и поешь.

— А что же будет потом? — спросила вдруг Надежда. — Что же мне делать потом?

Она спрашивала: 'Вы меня тоже подарите?'

— Ты будешь жить у нас, — сказала Мавуша, — а там как даст аллах.

— Спасибо. Мавуша, но ведь у меня совсем нет денег. Только это платье…

— На твое платье можно прожить целый год, но не бойся, пока ничего продавать не надо. Мой муж — меддах. Он рассказывает людям истории, а ему за это платят. Ты расскажешь мне о своей стране, я расскажу твои рассказы ему, а он — людям. Это будут твои деньги.

— Но зачем так? Я могу сама ему рассказать…

— Когда к жене приходит гостья, муж не имеет нрава заходить в гарем.

— Но ведь я не гостья.

— Закон есть закон. Ты лучше скажи, это правда, что ваши люди зимой носят деревянные сандалии?

— Деревянные сандалии? Зимой? Зимой у нас все ходят в валенках.

— Но у вас носят деревянные сандалии. Я знаю.

Надежда пожала плечами. Задумалась.

— Мавуша! Ты, наверное, говоришь о лыжах? Это не сандалии. Это доски с гнутыми носами. Их надевают охотники, когда идут в лес. На лыжах не провалишься.

— Куда провалишься?

— В снег! У нас зимой знаешь сколько снега наметает? Выше твоего дома.

Мавуша недоверчиво покачала головой.

— Это правда, правда, Мавуша!

— Я знаю. На Руси климат худой. Русь на острове. И там у вас растет трава, которая каждую весну распускает голубую фиалку. Очень приятного запаха. А зимой — белую фиалку. И она пахнет дурно.

— Ах, Мавуша! Да знаешь ли ты, сколько у нас цветов в лугах? А зимой — все в снегу. А ты знаешь, как пахнет морозом? Я этого никогда уже не увижу.

И беззвучно заплакала. Даже не заплакала. Просто потекли слезы — два стремительных ручейка — и тотчас же иссякли.

Мавуша озадачилась. Вышла в соседнюю комнату. Принесла флакончик с жидкостью. Налила в чайную ложку.

— Выпей.

Надежда выпила. Безвкусно.

— Что это?

— Святые капли.

— Святые капли?

— Да. В предместье Эсти-Ала-Паша-Магалези живет человек, у которого хранится одна из двух одежд Магомета. Другая — в Серале. Одежду мочат в воде, потом выжимают. Собранную воду разливают по флакончикам и продают в первые четырнадцать дней рамазана. Моя вода куплена в самый первый день. Она лечит самые тяжелые болезни.

— А у нас тоже есть святая вода! — сказала Надежда и прикусила язык. Зачем лишний раз напоминать о том, что ты христианка.

— Тебе нужно перейти в нашу веру! — твердо и жестко сказала Мавуша. — Это нужно не мне — тебе.

Надежда вспомнила своего хозяина.

'Глаза бы небось вытаращил, когда бы узнал, что девка его крепостная, Надька, Васькина дочь, при самом хане была. И хан обходился с ней как с королевой. Пальцем не тронул. Видно, для султана берег'.

Надежда вдруг вспомнила ночь, когда везли ее в повозке из Кафы. Вспомнила русского парня Ивана, которого просила передать Рязани-матушке поклон.

'Вырвался ли из полона добрый молодец?'

И захотелось, чтоб вырвался.

Такому нельзя пропасть.

Всю ночь молила Матерь Божью за Ивана. Он-то небось тоже не забыл ее, Надежду.

Абдул хитрый татарин. Как солнце на закат, пленников па запор, в сарай. И того ему мало — для каждого своя цепь, а котел с баландой — один на всех. Поставит посередине — тянись. Голодно. Кто посильней, да у кого руки длинные, тот и прав. А все же держались, не особачились. Каждый съедал свое.

Ивану другая участь. Спит в шалаше, на пасеке. Ест вволю. Еда у него та же, что и у хозяина. На ночь ноги в колодки, а так — совсем свободный.

Иван к своим просился, в сарай, чтобы как все. Абдул смеется:

— Твои друзья — волы, а ты золотая голова. Мало ли у меня пленников было, а ты вон всего ничего живешь, а я уже мед сам ем и на продажу есть.

Просил Иван разрешения харчами с товарищами делиться. Абдул руками разводит:

— Я хочу, чтоб ты сильный был. По горам ходишь, пчел ищешь. Делись — только работай так, как работал.

Понес Иван еду в сарай, а мужики нос отвернули. Мол, снюхался с татарвой, ну и жирей себе. Нам твоя собачья еда не надобна.

Обиделся Иван, а что поделаешь: им хуже, они к правде ближе.

Сидел как-то Иван на бугорке возле сакли.

Ночь стояла лунная. На душе хорошо, а больно — о доме думал. Так, видно, от луны набежало. Татары, хоть и басурмане, а тоже в душе у них белая мышка.

Девчонки их, татарские, собрались где-то неподалеку и запели. Ладно у них получается. Иван