Опять тишина.
Однажды вечером после двойной смены Шану пришел домой и застал Карима за компьютером.
— Салам алейкум, — сказал Карим.
Он уже долго сидел за компьютером и теперь зевнул и потер глаза.
— Ваалекум асалам.
Шану положил ключи на сервант. Руки болтаются. Брюки завернулись внизу, показались носки, один серый, другой черный.
Карим потянулся. Уставился в экран, снова начал зевать, как будто по-другому не передать, как он устал и как спокоен. Назнин погрузила пальцы в ткань сари на коленях. Если она сожмет пальцы еще сильнее, то закричит, и от крика комната развалится надвое. Но она не издала ни звука.
Шану расстегнул и снял куртку. Он ее держал за капюшон и рассматривал, словно не понимал, что это такое. Бросил ее, она упала на пол и прикрыла его ботинок и серый носок.
— Интересно?
Карим не торопился с ответом. Почесал ухо, хрустнул суставами.
— Да, брат. Это исламский сайт, — прикрыл рукой очередной зевок, — надеюсь, брат, ты не возражаешь.
— С чего бы мне возражать?
Карим пожал плечами. Посмотрел на ногти.
— Когда я был в вашем возрасте, молодой человек, знаете, кем я хотел стать? Государственным чиновником. Собирался сдать все экзамены, потом спекулировать на бирже, потом зарабатывать больше всех, потом возглавить отдел, потом стать непременным секретарем, потом секретарем кабинета министров, потом чертовой правой рукой чертова премьер-министра.
Впервые в жизни все лицо у Шану стало серьезным, не только глаза. Все лицо объединено одним выражением.
— И я думал, а почему бы и нет? Ведь возможно все.
Нога Карима запрыгала, беззвучно отбивая ритм.
— Возможно все, поэтому все, чего я хотел, казалось возможным, — продолжал Шану, — но как же все остальные возможности? На которые мы не обращаем внимания в молодости, но которые все равно присутствуют? Однажды просыпаешься и говоришь себе: это не мой выбор. А потом сидишь и думаешь: а чей?
— Я знаю, чего хочу, — сказал Карим. Он посмотрел на Шану в упор, но Шану, кажется, уже забыл про него.
Шану поднял куртку и ключи. Положил ключи в карман и зазвенел ими.
— Я знаю, чего хочу, — повторил Карим.
— Когда стареешь, понимаешь одно: важно не то, что возможно, важно то, что выбрано.
Шану надел куртку и, хотя ему некуда было идти, снова ушел.
Мелу отменили.
— Не ко времени, — объяснил Карим, — только подумай. Американский президент готовит свой крестовый поход. А мы что, готовим праздник? Это невозможно.
Девочки расстроились. Шану принял новость настолько философски, что даже не стал философствовать на эту тему. Но петь перестал. И даже не мычал себе под нос. Сначала Шахана сказала:
— Слава тебе господи, он заткнулся.
Примерно через неделю спросила:
— Он что, заболел?
В конце концов заключила:
— Значит, все-таки это случится. Он все-таки нас отсюда украдет.
Шану сидел на полу и читал газету.
Шахана помимо воли подошла к нему:
— Хочешь, полистаю?
— Умница моя. Иди к себе, занимайся.
— Папа, сколько у тебя сейчас денег?
Он продолжал читать.
— Я вот думаю, если ты меня оставишь здесь, с Биби, если она захочет, то тебе меньше надо будет копить. А нас кто-нибудь удочерит или просто будет за нами присматривать.
Он не поднял головы:
— Хочешь, чтобы я тебя высек?
Шахана скривилась. Царапнула воздух.
— Да, — завизжала она, — да!
— Ну что ж, — тихо ответил он, — бить я тебя не буду. Но и не оставлю тебя здесь никогда.
Он каждый день съедал по упаковке таблеток для пищеварения, но живот все равно болел.
— Сходи к доктору, — каждый день говорила ему Назнин.
— Это симптомы, — отвечал Шану, — надо бороться с причиной.
Биби пыталась заинтересовать отца своими учебниками.
— Хорошо, — говорил он, — занимайся. — И осторожно гладил ее по голове, словно она хрустальная.
— Папа, хочешь, я похожу у тебя по спине?
Девочки всегда ненавидели ходить у отца по спине. Шахана просто отказывалась это делать, даже под угрозой порки. Биби осторожно ступала по морщинистой плоти с таким же удовольствием, с каким девочка может гулять по свежим коровьим лепешкам.
— По спине? — спрашивал Шану. — Нет.
Будто у него спины и вовсе нет.
Затем Шану сделал приобретение. Он положил его на диван, и все шеренгой выстроились перед ним. Биби наклонилась и прикоснулась к нему, проверяя, не поддельное ли. Шахана закрыла глаза, губы ее беззвучно двигались. Шану расстегнул молнию и поднял крышку:
— Можем начинать паковаться.
Чемодан был самый заурядный: блестящий черный нейлон, два ремня с серебряными застежками, похожий на пару дешевых плащиков, нашитых на раму. Назнин была потрясена. В том, что Шану купил чемодан, ничего удивительного. Все его проекты начинались с покупки снаряжения. Но сейчас что-то изменилось. Шану не произносит речей. Не прочищает горло. Не обсуждает планы насчет дома в Дакке и деревенского домика. Ни невежи, ни неучи больше не упоминаются. Не рассматриваются вопросы трагедии иммигранта, столкновения культур и исторических уроков. Не слышно ни песен, ни мычания под нос, ни пословиц.
И Назнин подумала: «Это всерьез. Мы возвращаемся в Бангладеш».
Карим сменил имидж. Исчезла золотая цепь, джинсы, рубашка и кроссовки. Некоторые родители заставляли дочерей оставлять свои головные платки дома. Карим же надел пенджабские штаны и тюбетейку. А еще телогрейку из овечьей шерсти и большие ботинки, у которых не завязывал шнурки. Телогрейка и ботинки очень дорогие. Назнин заметила, как он касается лейблов. Сняв телогрейку, осторожно ее расправил. Ботинки должны быть аккуратно не зашнурованы, шнурки не должны ни болтаться, ни натягиваться. Назнин почувствовала: Карим не хочет, чтобы она обращала внимание на его новую одежду. Вопрос об одежде либо слишком тривиален, либо слишком важен, чтобы его обсуждать.
У ее отца в поле служил один работник по имени Арзу. И ничего он не имел, кроме имени. Разве что руки и ноги, жесткие, как джут, от работы в поле, два лунги и две жилетки. В холодную погоду он надевал обе жилетки и мешок с прорезями для рук.
Однажды Арзу произвел фурор. Он появился в красном шерстяном пиджаке с двумя накладными карманами и четырьмя медными пуговицами. Никто не мог понять, что случилось.
— Эй, Арзу! Ты теперь в цирке работаешь?
