— Да, он здесь был. — И ее укололо стыдом, как будто в затекшем от неудобного сна месте заплясали иголки совести.
Ощущения жизни, как кровь к затекшему месту, приливали постепенно. Тревога, которая во время болезни никак не могла прокусить толстое одеяло ее депрессии, теперь овладела ею целиком. Она говорила себе, что ее ждет вечность в аду, и здесь уже ничего не изменишь. Но облегчения не наступало. Надо ведь еще сначала жизнь прожить. Вспомнила, как груба была с детьми, и начала так над ними кудахтать, что даже Биби отмахнулась. Разрослись мозоли у Шану — она обрезала их и соскребывала; стригла ногти на ногах, которые уже начали закручиваться.
— Ей лучше, — сказал Шану и подставил ноздри, чтобы выщипала волоски.
Гроши, отложенные на отправку Хасине, отправились к миссис Ислам. Назнин снова взялась за шитье и шила, пока глаза не начинали слипаться. Шану обещал придумать что-нибудь с Хасиной, но вопрос этот больше не поднимал. Хасина в его планы не входила. Назнин склонялась над работой и сосредоточивалась на очередной петельке.
Шану распахнул дверь с такой силой, словно хотел ее выбить. Этот человек, который никогда не будет сидеть, если можно прилечь, никогда не будет стоять, если можно сидеть, двигался с невиданной для себя скоростью.
— Быстрей. Быстрей! — кричит он. — Включай телевизор.
Вихрем носится по комнате в поисках пульта, наконец включает кнопку на панели внизу экрана:
— О господи, мир сошел с ума.
Назнин мельком смотрит на экран. Показывают высокое здание на фоне голубого неба. Смотрит на мужа.
— Это начало безумия, — говорит Шану. Держится за живот, как будто его могут украсть.
Назнин подвигается ближе. Здание обволакивает толстая завеса черного дыма. Она кажется слишком тяжелой, чтобы висеть. Из угла кадра медленно летит самолет. На одном уровне со зданием. Надо продолжать работать.
— О боже! — кричит Шану.
Назнин садится на диван и кладет руку на сияющее пятно обивки, начищенное мужниным маслом для волос. Сцена повторяется. Шану садится на корточки, живот свисает у него между колен, он обхватывает колени руками. Телевизор завладел им полностью. Он раскачивается от волнения и страха.
Снова в кадре самолет. Его показывают снова и снова.
Назнин, подавшись вперед, силится понять. Придвигается ближе к краю дивана. Слова и фразы повторяются, и она постепенно начинает улавливать их смысл. Шану закрывает лицо руками. Назнин ловит себя на том, что уже сложилась почти что вдвое. Выпрямляется. Кажется, поняла, но продолжает думать, что может ошибиться.
Другие кадры.
— Пентагон! Знаешь, что это? Это Пентагон.
Самолет летит снова и снова. Назнин и Шану смотрят на него как зачарованные.
Теперь они видят дым: рушится столб дыма. Назнин и Шану поднимаются. Стоя смотрят, как столб падает один раз, второй, третий. Кадр гипнотизирует, на нем ничего не разобрать, чем чаще его прокручивают, тем непонятней он становится, пока Назнин не чувствует, что надо встряхнуться и выйти из транса. Шану разминает плечи, вытягивает руки и вращает ими. Он тяжело дышит. И ничего не говорит.
В дверь стучатся, но Шану, кажется, не слышит. Назнин впускает Назму и приглашает сесть.
— Я ненадолго, — говорит Назма, стоя посреди комнаты, — свояк брата моего мужа поехал в Нью- Йорк. — Помолчав, добавляет: — Но сейчас он в Бостоне.
Назму можно разъять на шарики. У нее не только голова круглая, она вся состоит из шаров, один другого больше (маленьких нет). Даже руки у нее круглые, как у снеговиков, которых рисует Биби.
Назнин смотрит на экран через плечо соседки.
— Ладно, — говорит Назма, словно Назнин ее задерживает, — я пришла спросить, не посидишь ли завтра с детьми после школы.
Назнин соглашается. Уже на выходе Назма проводит рукой по швейной машинке:
— Все так же много работаешь?
От блеска ее глаз у Назнин все переворачивается внутри.
Приходят девочки. Теперь они все вместе сидят у телевизора. На экран смотреть невозможно, отвернуться от него — тоже. Шахана начинает задавать вопросы, но Шану машет рукой, чтобы замолчала. Он снова присел на корточки, то ли из почтения, то ли в знак из покорности судьбе. Девочки сели с обеих сторон от Назнин и тоже зачарованы.
В комнате стемнело, но никто не двигается.
— Посмотрим, что будет дальше, — говорит Шану.
Шахана скидывает туфли, устраивается на диване. Биби накручивает прядь волос на палец, другую отправляет в рот. У Назнин такое чувство, что они что-то пережили вместе, как семья. Она идет на кухню готовить ужин, включает свет и на пару секунд прикрывает глаза. Вернувшись в комнату, видит новые кадры. Маленькая фигурка высунулась из окна, высоко-высоко, может, на сотом этаже. Человек протягивает руку, но спасти его невозможно. Еще один выпрыгивает, и Назнин кажется, что ни надеждой, ни отчаянием не справиться с этим миром. Ни с тем, что он преподносит всем, ни с тем, что он преподносит тебе.
Ночью ей снится Гурипур. Она на краю деревни, смотрит на слегка политые поля, на движение темных точек вдалеке: мужчины делают то малое, что им под силу.
Щепотка нью-йоркского пепла перелетела океан и упала на район Догвуд. Дочь Сорупы стала первой, но не единственной. Когда она шла по улице в колледж, с нее содрали хиджаб. Разии плюнули на фуфайку с английским флагом.
— Посмотрим, что будет дальше, — говорил Шану, — сейчас начнется.
Обложился газетами, из-за газет слышалось его бормотание и ворчание. К аудитории он больше не обращался.
Назнин отправилась за топленым маслом и мукой для чапатти. На прилавок облокотились четверо мужчин и так низко склонились над газетой, что она ожидала увидеть в их глазах пятна типографской краски, когда они на нее посмотрели.
— Это очень серьезно, — сказал самый старший, остальные были мрачнее тучи.
«Сюда бы моего мужа, — подумала Назнин. — А то ему размышлять одиноко».
Самый старший коснулся газеты, словно читал ее пальцами.
— «Забастовка планируется на конец этого месяца».
Все недовольно вздохнули:
— А нам, хозяевам магазинов, что прикажете делать?
— Мы полностью в их власти.
— Да, если мусор перестанут убирать, на Брик-лейн будет вонять, как в заднице у слона.
Шану совсем не волновала забастовка мусорщиков. Он работал по многу часов подряд, а в оставшееся время смотрел новости или читал газеты о планирующихся воздушных ударах по Афганистану.
— Надо уезжать, — говорил он, ни к кому конкретно не обращаясь, и, собираясь с силами, подтягивал живот. — Жизнь может кончиться в любой день, в любую секунду. Хватит, напланировались.
Как-то он начал считать деньги. Взял пачку банкнот, сел и долго смотрел на них, моргая.
— Жена, жена моя, — сказал он, — жена да не прячет ничего от своего мужа.
Походя Назнин ударила его по голове. В руке остались два волоска. На кухне в шкафчике под раковиной открыла коробку с деньгами.
— Нам не хватает совсем немного, — сказал Шану, — и, когда наберем столько, сколько надо, перестанем откладывать.
Он позвал девочек. У Шаханы вновь проснулся исключительный интерес к ковру под ногами. Биби
