Назнин не могла сосредоточиться на шитье. Смотрела на затылок Карима, на его мощную шею. Если описать его Хасине, какими словами?

Даже когда знаешь, что ничего такого не сказала, все равно проживешь до конца дней своих с уверенностью, что сказанное тобою слово изменило всю его жизнь.

Можно написать, что он очень много знает.

Шану тоже много знает, но знание ставит его в тупик. Если бы знание было едой, то Карим, потребляя, становился бы сильнее, Шану же только раздувало бы, у него разливалась бы желчь и все болело. Рядом с Каримом тебе…

Она перебирала слова, приходившие на ум, но ничего не получалось. Как бы Хасине объяснить? Она унеслась мыслями в деревню.

Тамизуддин Мизра Хаке работал в Гурипуре парикмахером. Он расположил свое заведение под фикусовым деревом: принес три-четыре табуретки, два ведерка, специальные мыла, масла, бритвы, больше похожие на сабли, и ножницы (единственная на много миль чистейшая, сияющая вещь). Сзади сплошной стеной стоял бамбук, огораживая парикмахерскую и придавая ей статус официального учреждения. Человеку, который никогда не видел Тамизуддина Мизра Хаке, вместо описания можно предложить указать на самого важного человека в комнате. Любой, дай ему такое задание, неизбежно выбрал бы парикмахера. И если бы короновали за внешность, то парикмахера в Гурипуре посадили бы на трон. Красота и привлекательность не играли здесь большой роли. У Тамизуддина Мизра Хаке было важное лицо. И даже за работой, а ведь у парикмахера не такой уж высокий статус, важность в его облике не убывала. Глядя на него, можно было предположить, что для этого влиятельного человека либо внезапно наступили тяжелые времена, либо он просто играет роль. И возможно, именно благодаря этой особенности никто к нему иначе как «Тамизуддин Мизра Хаке» не обращался. Сократить его имя не было никакой возможности, и, если бы вы, соблюдая обычай, уважительно назвали парикмахера братом, или дядей, или еще каким родственным титулом, вам в ответ нахмурились бы.

Даже жена говорила ему:

— Тамизуддин Мизра Хаке, не соизволишь ли притащить домой свою презренную задницу?

Назнин и Хасине нравилось играть возле парикмахерской. Когда лицо посетителя исчезало в облаке белого мыла, как же было интересно наблюдать за летающей по горлу и щекам бритвой и видеть, как под ней проступает новая нетронутая кожа. И когда парикмахер громким шлепком смягчал кожу лосьоном, даже у Назнин начинало пощипывать щеки.

Но больше всего пользы парикмахерская приносила как информационный пункт. Если о ком-то хочешь что-то выяснить, сразу иди к фикусовому дереву. Слишком близко не подходи, потому что взрослые шугают детей, как уток. Но и слишком далеко тоже не надо.

Так или иначе, человек здесь узнавал все новости и походя еще массу всего интересного. Здесь обсуждали все, что под луной, а также то, что выше, в поднебесье, и не дважды, и не трижды, а множество раз. Мужчины приходили сюда бриться и стричься, но в основном, чтобы поговорить. И в результате Тамизуддин Мизра Хаке был самым крупным источником информации во всей деревне.

Например, встречаются двое или трое и обсуждают что-нибудь, что угодно. Если обсуждать нечего, то хотя бы один, хотя бы из вежливости, но заведет о чем-нибудь речь:

— Абдул Али наконец выкупил свою землю. Три с половиной гектара.

— А я слышал, что только два.

— Три с половиной.

— Это он сначала хотел три гектара. А в итоге купил только два.

— Бог мне свидетель, клянусь…

— Да отсохнут у меня уши, язык и глаза, если я лгу, да ссохнется мое достоинство в мертвую мокрицу.

Так продолжается некоторое время, ножницы пляшут, как крошечные молнии в темных волосах. Парикмахер, невозмутимый и непередаваемо безразличный, не принимает в дебатах никакого участия. Он не спешит.

Наконец кто-нибудь говорит:

— Тамизуддин Мизра Хаке, рассудите нас. Сколько гектаров?

Свой вердикт парикмахер выносит без колебаний:

— Три с половиной гектара.

Или:

— Два гектара.

Независимо от приговора, противоположная сторона тут же сдается. Человек может стать желтым или лиловым, может клясться собственной честью, жизнью своих детей, даже своими яйцами, он может разглагольствовать на все лады, излучать искренность, плеваться от злости, плакать от бессилия, но когда Тамизуддин Мизра Хаке произнес окончательное слово, человек тут же сдается:

— Вы так считаете, Тамизуддин Мизра Хаке? Что ж, вам лучше знать.

Назнин и Хасина очень любили этот момент превращения. Они брались за руки, садились в грязи на корточки и смотрели на человека, который все мог уладить двумя-тремя словами. Они гордились, что такой человек, который знает все, что только можно знать, живет в Гурипуре. И то, что место его проживания именно здесь, само по себе было чудом.

— Что бы ты хотела узнать? — спрашивали девочки друг у друга. — Пойдем и спросим у Тамизуддина Мизра Хаке.

Назнин думала долго. Хасина предлагала:

— Какая самая высокая гора в мире? Нет, это слишком просто. Если питон целиком заглотил ребенка, можно ли ему распороть живот и вытащить ребенка живым? Кто убил майну Мамтаз? Вот что я бы у него спросила. Нет, больше всего мне хочется знать, за кого мы выйдем замуж!

Они часто играли в эту игру, но так ни разу и не спросили у парикмахера ничего. Подойти к нему с вопросом — значит испортить все-все-все, что им так нравилось.

Но другие дети не были так очарованы. И кричали с безопасного расстояния:

— Тамизуддин Мизра Хаке, а что у президента сегодня на завтрак, а?