Натруженная рука тверда, держит натянутые повода. Старые очи грозятся врагам. Грозно побрякивает наган. Шум захлебнулся, заткнулся, замолк. Ладно звенит амуницией полк. Значит, никто из полка не прознал: в Умани будет последний привал. В сумке шифровку везет политком, там указанье, что делать с полком. Кто воевать — в боевой эскадрон, кто отдыхать — в запасной батальон. Ну, а который затеет скандал — обезоружить и в ревтрибунал. Так вот шагает личный состав — тот белобрыс, а этот черняв, бравая выходка, вьются чубы, дерзкие усики, крепкие лбы. Парни лихие глядят весело — пестрой судьбою их в полк занесло. Этот скрывает плешину с пятак — сбрил оселедец недавний казак, а у того молодца-паренька лезет чуприна из-под козырька, кручена, выхоленна и длинна — мода такая у батьки Махна. Тот вон в красновцах недолго побыл, английский френчик себе раздобыл, только на плечиках нету погон, срезаны где-то в азарте погонь. Разнопородный, неведомый люд — кто победитель, к тому и бегут. Рубят, стреляют, холят коней, а что будет завтра — начальству видней. У каждого из них своя судьбина, здесь битв ошметки, лоскуты надежд, войною обожженная картина различных лиц, оружья и одежд. Мундир гусарский — старая хламидка, черкеска — снятый с ротмистра трофей, жупанника подрезанная свитка и пара необъятных галифе. Штаны, как луг, в цветочках и гирляндах, немыслимых цветов ковровый плюш,— когда беспечно пировали в бандах, скроили их для утешенья душ. Шикарней всех — у ротного, красавца, завидный и причудливый фасон, там на заду — портрет царицы Савской, а рядом с ней — премудрый Соломон. Чуть ротный брал в галоп — крылами птицы взвивалося над крупом жеребца изображенье розовой царицы и голубая риза мудреца. Лишь политком носил пиджак еще гражданского пошива и порицаем молчаливо за это был среди вояк. Ему, однако, нипочем ухмылки. Он башмаки засунул в стремена, и шпорой не пытался старина подтяжку дать своей гнедой кобылке, хоть, видно, знал в боях и людях толк, и первый на рысях скакал в атаку, и мог в узде держать сию ватагу — Восьмой лихой и горлопанский полк. Теперь, нахмуренный, суровый, молчаливый, он ехал вслед за стягом полковым, и молодецкой музыки разливы крутились и взвивалися над ним. Так громозвучно, тяжким валом под храп коней и трубный вой в глухую Умань полк вошел Восьмой и стал на станции привалом. И вроде всё пришло в порядок, и на часок прилег бы политком, когда бы из-за путевых посадок нежданный поезд не хлестнул свистком. Откуда? Чей? Между трухлявых шпал давно уж проросли кусты полыни, разъела ржа переплетенье линий, давно гудков не слыхивал вокзал. И вот между акаций, грабов, ив прополз приземистый локомотив; он буферами потолкался и у сожженного пакгауза остановил расшатанный состав, колодками колес проскрежетав. К локомотиву, что пыхтел устало, бойцы с оружьем ринулись бегом. Степенно шел дежурный по вокзалу
