— Смирно! — скомандовал фельдфебель.

Сотни каблуков щелкнули одновременно, как будто лязгнули зубы вечного зверя войны. Рота проделала несколько упражнений. Слова команды качали механика вправо и влево. Он машинально повторял заученные движения. Это было унизительно. Потом рота выстроилась. Ротный долго говорил о солдатской дисциплине, о родине, о долге. Это были почти те же слова, которыми механик так недавно утешал свою жену.

«Вот так и обманываем друг друга», — с горечью думал он. Рота двинулась к городу. На каменном гладком шоссе гулко отдавался мерный топот шагающей роты.

Винтовка оттягивала плечо, шинель парила тело. По разгоряченной спине, казалось, ползали тысячи муравьев.

— Что носы повесили? Запевай! — крикнул фельдфебель.

Затянули сначала вразброд, но потом кое-как наладили.

Он не пел и размышлял: «Странные слова! Неужели они и в самом деле так думают? Значит, понимают». Наивное бунтарство солдатской песни освежало его сердце.

грянули запевалы.

Чувствовал, что эта песня — сплошная насмешка. Слышал в ней скрытую боль, стон придавленного, скованного человека.

Рядом с ним шел солдат, с виду похожий на кочегара. Он тоже не пел. Механик думал, что товарищу, как и ему, не до песен, но, вглядевшись, понял: тот не поет только потому, что не знает слов. Несколько раз кочегар принимался подтягивать, но, смутившись, умолкал. «О чем он может думать?» Но кочегар был всецело поглощен винтовочным ремнем, который сползал у него с плеча.

«Какое у него спокойное лицо! — думал он о кочегаре и мысленно попробовал представить свое лицо. — Но ведь и оно спокойно, как у остальных. Мы вечно стыдимся друг перед другом и сами перед собой».

Когда вошли в город, лейтенант распорядился прекратить пение. Весь город был на ногах, чувствовались еще беспокойство и тревога. Пошли по главной площади, мимо кафе. В молочно-белом свете дуговых фонарей толпились военные и штатские.

Вышли на станцию. Он видел, как лейтенант прощался с женой. Заставил себя отвернуться, не смотреть. Поспешно вскочил в вагон-теплушку для скота, зацепился за гвоздь и сверху донизу распорол штанину.

— Плевать! — Он сбросил шинель. Кочегар, помогая, увивался вокруг него.

— Давай ранец, приятель. Вынуть что-нибудь?

— Там сверху гетры. Вот, вот.

Под руки попался коржик. Он отдал его кочегару. Тот впился в коржик зубами и скорчил улыбку… «Ну прямо не коржик, а воздушный пирог». Наивная похвала тронула его. Опять с болью вспомнил о жене.

Поезд тронулся на рассвете.

Утром эшелон был уже в горах. Знавшие местность говорили, что едут по направлению к Верецке. Но зачем такая поспешность? Вспомнил, что во вчерашних газетах сквозила какая-то скрытая неуверенность. Говорят, войска генерала Данклая бегут.

Механик написал жене и отцу. Писал на розовых полевых открытках. На ближайшей станции бросил их в почтовый ящик. Рота действительно отправлялась в Верецке. На станции их ждал жандарм. Он спросил фамилию лейтенанта и передал приказ: «Следовать дальше».

Лейтенант и фельдфебель вошли с жандармом в помещение станции. Механик смотрел вдоль рельсов. Где же Верецке? Серая деревня, а знаменитого ущелья Верецке не видно. Лейтенант вскоре вернулся. Раздалась команда:

— Стройся!

Люди свернули шипели в скатки, приладили их к ранцам и двинулись в путь, переходя через рельсы на шоссе по направлению к горам.

Жандарм ехал впереди верхом. Лейтенанту тоже подали лошадь. Рота пришла к подножью невысокой горы. На вершине холма виднелась свежая земляная насыпь. «Прикрытие», — говорили солдаты. Жандармский вахмистр, лейтенант и взводный взошли на гору. Солдаты рассеялись у подножья, на сожженной солнцем траве, потом поднялись в окопы. Никто ничего не понимал. Смеялись. Один даже спросил:

— А для чего тут штык? Им разве только землю ковырять.

Жандарм давал инструкции унтер-офицерам. Те вернулись к своим взводам и начали разъяснять солдатам.

— Каждый должен выбрать себе точку обстрела. Смотрите перед собой. Видите, Там внизу, из ущелья выходит шоссе. Это и есть Верецке. Оттуда надо ждать неприятеля и встретить его ураганным огнем.

Механик рассеянно слушал унтер-офицера. Разглядывал открывавшуюся перед ним живописную картину. Возвышение, которое они занимали, закрывало со стороны села вход в ущелье, куда, извиваясь, шла белая лента шоссе.

Туда надо будет стрелять — стрелять в людей. Он содрогнулся.

Лейтенант отдал приказ — сделать пробную пристрелку. Каждый должен произвести по одному выстрелу, целясь на дорогу.

Затрещали винтовки, пули подняли клубы белой пыли.

На ночь роту отвели в деревню и разместили в школе. Спали в соломе. Ходили слухи, что завтра прибудут кухни, новое снаряжение и пулеметы. Ночью дежурила лишь небольшая команда. Раздеваться не разрешалось. Конные пограничные дозоры сновали взад и вперед. Так провели два дня, а потом снова отправились на позиции. Ни кухни, ни обещанное снаряжение не прибыли. Люди роптали. Лейтенант опять держал речь и пообещал, что все будет в самом скором времени. Сказал, что будет сформирована пулеметная команда. В этот день занялись работами. Углубляли окопы и перед ними натягивали проволочные заграждения. Но беспокойство нарастало. Оно сказывалось при всяком малейшем шорохе. Все напряженно прислушивались. Говорили, что регулярный утренний поезд из Лавочны не пришел. Ночной дозор рассказывал, что в направлении к Мункачу идет вереница поездов с беженцами. Со стороны Марамароша изредка доносился грохот орудий. Около одиннадцати часов на шоссе появилась пестрая группа всадников. Это были уланы. Запыленные, грязные, усталые, они молча проехали мимо на загнанных лошадях. Из деревни принесли в котлах обед. Люди успокоились. Перестали даже ворчать на свои однозарядные «бердли». Ели, лениво обмениваясь словами.

К трем часам все в окопах затихло. Солнце грело мягко, по-стариковски. Солдаты пересмеивались, болтали, шутили по поводу войны: «Вот какова она!»

Он слышал вокруг себя довольную болтовню сытых, устроившихся людей. Чувствовал острую нервную боль в сердце. Встал, подошел к насыпи. Положив винтовку плашмя, вынул розовую открытку, расстелил ее на прикладе и начал писать жене.

Вдруг со стороны ущелья донесся топот копыт. Посмотрел вниз. Во весь опор неслось двое жандармов. Линия встрепенулась. Посыпались вопросы. Все выглядывали из амбразур. Из-за перевала появлялись все новые и новые жандармы, в их числе офицер и с ним несколько улан. Офицер и уланы заехали за холм. Соскочили с лошадей, спрашивая лейтенанта.