двадцати различных племен, оторвав их с их родной земли для того, чтобы оживить на время свои новые провинции.
В Херсоне действительность приходит на помощь режиссуре Потемкина. Встреча двух монархов привлекла в город огромное количество любопытных, бесконечное множество купцов – армян, евреев, татар – съехалось сюда в надежде найти сбыт своим товарам, Херсон носит в эти дни и впрямь характер большого оживленного города, а все, что проезжающие осматривают, оказывается из ряда вон выходящим по качеству, арсеналы переполнены орудиями, в гавани стоит большое количество новых судов. В присутствии Екатерины спускаются на воду три вновь построенных судна. Во время прогулки по окрестностям она и ее именитый гость натыкаются на верстовой столб с надписью: тут дорога в Византию.
На том берегу Днепра начинается Ногайская степь, печальная пустыня, но и здесь гениальный режиссер умеет добиться поразительных эффектов: лагерь палаток, целые города из пестрых великолепных палаток, изукрашенных внутри драгоценными коврами, приветствуют гостей, бесконечные караваны с тяжело нагруженными верблюдами проходят мимо них и создают впечатление хоть и примитивной, но крайне оживленного товарообмена между Россией и присоединенной новой провинцией. Три тысячи донских казаков разъезжают на своих маленьких лошадках то тут, то там, и чем дальше продвигаешься в глубь страны, тем более чужда становится Европа и ее нравы, феерия разворачивается во все более своеобразных тонах, принимает все более необычный, восточный, вневременной характер.
На границе Тавриды новую повелительницу приветствуют самые знатные мирзы. Кавказские князья, прекрасные, как грезы греческих скульпторов, вооруженные луками и стрелами, мчатся ей навстречу на неоседланных белых лошадях, за ними скачут толпы черкесов в серебристых одеяниях, напоминая собой белое искрящееся облако.
Наконец появляются на горизонте стройные минареты столицы Бахчисарая, и через несколько часов путешественники оказываются в центре старинного арабского города, окруженные мужчинами в длинных украшенных золотом халатах, закутанными в вуали женщинами, входят в старинный дворец халифов с его журчащими прохладой фонтанами в мраморных нишах, и Екатерина садится на трон великих ханов. Избалованные путешественники находят здесь привычный им комфорт, хотя Потемкин и не учинил никакого насилия над местным колоритом и не попытался нигде заменить азиатский характер дворца в угоду французскому стилю современности. На протяжении всей ночи искусственный вулкан извергает из своего кратера пламя и освещает дремлющую красоту мавританских садов.
Потемкин в своей атмосфере. Он оставил грубого москвича с его шубой и туфлями в Киеве, теперь он одновременно и гостеприимный до расточительности шейх, и вассал своей повелительницы, затейник и прожектер. Он становится снова прежним шутником, когда-то так умевшим забавлять Екатерину. 'Мы часто думали, что вот-вот помрем со смеху, до того весел был князь', – пишет де Линь и в последующих строках своего донесения восхищается философским глубокомыслием Потемкина. Этот оригинал-русский очаровывает француза даже больше, нежели сама Екатерина. Очаровывает в особенности непримиримыми противоречиями своего характера. Да и действительно, как примирить его невероятную активность с его сказочной ленью, его безграничное честолюбие с его абсолютным безразличием, его веселость с его глубокой меланхолией?
Посреди забав, шуток и развлечений, но неизменно провозя их мимо новых отлично экипированных полков, Потемкин доставляет наконец своих многочисленных гостей в Севастополь. Сюда прибывают под вечер и тут, за обедом на восемьдесят персон, под звуки оркестра, состоящего из ста двадцати музыкантов, Екатерина впервые заводит с Иосифом II речь о своих турецких планах. У него создается впечатление, что она охвачена лихорадкой, она не слушает его возражений, утверждает, что и без его помощи справится с турками.
– Сто тысяч человек, – говорит Потемкин, – только и дожидаются того, чтобы я произнес команду 'вперед'.
И когда он произносит эти слова, распахиваются одновременно все окна залы, и перед опьяненными взорами Екатерины раскрывается вид теснящихся вокруг дворца татарских войск, а за ними – стоящий на якоре в бухте новый, выстроенный за два года черноморский флот. На всех судах палят из орудий, и с палуб доносятся восторженные крики: 'Виват повелительнице Понта Эвксинского!'
Вечером осматривают с баркасов самые большие военные суда и вновь выстроенный город с его казармами, арсеналами, госпиталями и присутственными местами. И перед отходом ко сну Иосиф II пишет своему фельдмаршалу Ласчи: 'Если бы я был так близко от Берлина, а пруссаки были такими же ротозеями, как турки, то, право, не знаю, в состоянии ли бы я был не поддаться соблазну уничтожить их'.
Это было потрясающее зрелище. Несколько дней спустя, в качестве заключительного аккорда и увенчания всей поездки, организуется еще одно: в Полтаве две большие армии разыгрывают настоящее сражение, являющееся копией решительной победы, одержанной здесь войсками Петра над шведами. Всех зрителей охватывает подлинная лихорадка военной славы, они заражены героизмом, опьянены уверенностью в победе, и никто не в силах справиться с этим опьянением. Иосиф наконец подписывает с Екатериной желанный тайный договор, он уже видит себя снова господином Белграда и видит, как Дунай протекает вплоть до Валахии через австрийские земли. Ведь он видит в Екатерине самого могущественного властелина мира, самого богатого, самого независимого, самого суверенного монарха Европы.
Мечты Потемкина и Екатерины сбываются несколько преждевременно: французская дипломатия, осведомленная лучше, чем российская императрица, добивается того, что Порта переходит в наступление и война начинается раньше, чем Потемкин заканчивает свои приготовления. Немедленно же выясняется, чего недостает: не хватает солдат, не хватает провианта для армии, не хватает дерева для постройки мостов, не хватает пороха для пушек, не хватает сукна на обмундирование и в первую очередь не хватает денег.
'Если победят турки, – пишет один публицист того времени, – то они и не подумают о том, чтобы идти на Москву или Петербург. Но русским достаточно выиграть два сражения, чтобы иметь возможность занять Константинополь'. Необходимо овладеть Очаковской крепостью и осадить русским флотом турецкую столицу: в этом случае русские и австрийские войска смогут соединиться.
Принц де Линь, хоть и состоит на австрийской службе, испросил разрешения сражаться в рядах русских войск и помчался сломя голову на фронт из опасения пропустить взятие Очакова. Какое разочарование ожидает его в штаб-квартире в Яссах. Очаков стоит неприкосновенно, и никто не помышляет о взятии его штурмом.
Где же этот крымский волшебник, исполин, богатырь, где эта горячая голова? Окруженный армией прислуги в 700 человек, полудюжиной любовниц, оберегаемый Браницкой, какой-то подавленный, скверно настроенный господин проводит свои дни за пустыми забавами, которые ему самому прискучили. Принц де Линь тоже скучает. Что прикажете делать, когда нет дерева, а в этой проклятой Богом местности не растет лес. Потемкин приказал доставить дерево из своих польских лесов, заказал порох в Голландии – вот и все. Хочешь не хочешь, а остается только ждать и как-нибудь задерживать врага. Если австрийский гость становится уже слишком навязчив, Потемкин устраивает появление запыхавшегося курьера, докладывающего о никогда не бывшей победе на Урале. А помимо этого – женщины, карты, алкоголь.
Наконец-то прибывают лес из Польши и порох из Голландии. Но Потемкин все еще медлит. Дело не в Очакове. Очаков ведь только промежуточная станция на пути великого похода Александра Македонского, обещанного им Екатерине.
Де Линь получает каждую неделю все более настоятельные депеши от Иосифа II, который, в свою очередь, выжидает со штурмом Белграда до тех пор, пока турки окажутся отвлеченными наступлением русских войск.
'Что же с Очаковом?' – допытывается Иосиф у принца, а тот у фельдмаршала. Летом ведь говорили, что не понадобится и восьми дней для взятия этой старой полуразвалившейся крепости.
'Что с Очаковом?' – спрашивает и Екатерина в каждом письме. Потемкин уклоняется от разговоров с принцем и оставляет письма императрицы без ответа.
Потемкин давно уже, в сущности, больной человек. Его безалаберный образ жизни, его оргии подорвали этот исполинский организм. Но парализует… страх. Он опасается поражения. Его восхождение было слишком молниеносно для того, чтобы поражение не отразилось слишком роковым образом на его карьере. Он напоминает альпиниста, с которым приключилось головокружение непосредственно перед моментом, когда предстоит взобраться на самую верхушку горы, и который цепляется за выступ скалы, потому что не решается двинуться дальше и потому что обратный путь отрезан.
