'житейским счастьем'. Именно от всего этого в ужасе отшатнулся 'мир сей', этого не захотел, это возненавидел. Но – и это самое важное – отшатнулся тогда, когда в самой Церкви что-то переменилось, что-то 'отшатнулось'. Что? В этом весь вопрос. Но об этом, как говорят в таких случаях, – в другой раз… Надо идти в церковь, 'включаться' в Страстную неделю…

Великий вторник, 21 апреля 1981

Что потеряло христианство, прежде чем 'отшатнулся' от него им вскормленный мир и начал свой суд над христианской верой? Оно потеряло радость , но опять-таки не радость 'природную' (как и природную любовь), не радость-оптимизм, не радость от земного счастья, а ту Божию радость, о которой Христос сказал, что ее никто не отнимет от нас. Только эта радость знает, что любовь Божия к человеку и миру не жестокая, знает же потому, что сама от того 'абсолютного' счастья, для которого создал нас Бог. Христианство (не Церковь в своей мистической глубине) потеряло свое эсхатологическое измерение, обернулось к миру как 'закон', 'суд', 'искупление', 'мздовоздаяние', как религия 'загробного мира', в пределе – запретило 'радость' и осудило 'счастье'. И тут нет различия между Римом и Кальвином, мир восстал против христианства во имя земного 'счастья' – и все его вдохновение, вся его мечта – утопии, идеологии и т.п. – нужно ли доказывать это? – в сущности своей суть 'земная эсхатология'. Парадокс истории христианства: перестав быть 'эсхатологичным', оно сделало 'эсхатологичным' – мир! Ибо, horribile dictu2 , прав Набоков: 'мир создан [в день отдыха]'3 ('и хочется благодарить,

1 потенциал, скрытые возможности (англ.).

2 страшно сказать (лат.).

3 Из книги 'Другие берега', гл.14.

да некого'). Мир создан Счастьем и для счастья, и об этом счастье все в нем 'вещает', все к нему призывает, все о нем свидетельствует самой своей 'хрупкостью'. В падшем, утерявшем счастье, но о нем тоскующем, им – несмотря на все – живущем мире христианство открыло и даровало счастье, его во Христе как 'радость' исполнило. И потом само же 'закрыло'. И тогда мир возненавидел христианство (именно – христианский мир) и вернулся к своему 'счастью'. Но, уже отравленный неслыханным обещанием абсолютного счастья, стал его строить, к нему 'прогрессировать', ему – будущему – подчинять настоящее… И вот теперь, замыкая этот круг, само христианство, чтобы завоевать себе обратно свое место в мире и в истории, принимает эту земную эсхатологию, начинает уверять себя и других, что именно к этому земному счастью оно всегда на деле и стремилось и что ни о чем другом не учили ни Христос, ни Церковь.

Оно расколото на 'консерваторов' (тоскующих по религии закона и мздовоздаяния, которую они-то и создали) и 'прогрессистов' (служащих будущему счастью на земле), но вот что любопытно: и те и другие ничто так не ненавидят, как призыв к радости, как напоминание о той 'радости великой', с возвещения и дарования которой начинается Евангелие, которой христианство живет (радуйтесь, радуйтесь о Господе и паки реку – радуйтесь!) и которой (а не награды) оно чает . Одни говорят: 'Как можно радоваться, когда миллионы людей страдают! Нужно 'служить миру'…' Другие говорят: 'Как можно радоваться в этом мире, во зле лежащем?' Не понимают, что если на какую-то минуту (длящуюся, тайно и подспудно, в святых) Церковь победила мир, то победила только Радостью и Счастьем.

Тупик мира со своим 'прогрессом'. Тупик религии с ее 'законом' и терапевтикой. Из обоих этих тупиков вывел нас Христос. И это вечно празднует Церковь, и этого столь же вечно не хотят и потому не слышат люди.

…не ктому в земный Иерусалим,

за еже страдати,

но восхожду ко Отцу Моему

и Отцу вашему,

и Богу Моему,

и Богу вашему,

и совозвышу вас

в горний Иерусалим,

в Царство Небесное…!

Великий четверг, 23 апреля 1981

Христианство прекрасно . Но именно потому, что оно прекрасно, совершенно, полно, истинно, – приятие его и есть прежде всего приятие этой прекрасности , то есть полноты, Божественного совершенства. Между тем сами христиане, в истории, 'раздробили' его, стали и сами воспринимать его, и другим

1 Стихира Великого понедельника

предлагать – 'по частям', и по частям, часто не отнесенным к целому. Учение о том, о сем, доктрина того, сего… Но в этом раздробленном виде оно теряет главное, ибо только в том, чтобы приобщить нас к главному , – смысл каждой 'части'.

Великая пятница, 24 апреля 1981

Вчера – в Великий четверг! – между службами длинный, тяжелый, мучительный разговор с Н. Поразительно его полное, абсолютное непонимание себя самого, своего отношения к жизни, к другим. Это не человек, а какая-то лейбницевская 'монада', без антенн к внешнему миру, без какого бы то ни было понимания других людей. А это, в сочетании с 'максимализмом', и 'догматизмом', и 'морализмом', превращает все в некое жуткое кривое зеркало. Так как 'я все сужу с христианской точки зрения', то 'я всегда прав'. И вот всякий разговор становится кошмаром – от полной невозможности что-то объяснить, дать почувствовать. Выходит так, что можно всю жизнь отдать на 'изучение Бога' (то, что Н. утверждает о себе) и ничего, решительно ничего не понять ни в жизни, ни в людях… И корень тут, конечно, опять в гордыне. В данном случае гордыня – это изначальный выбор своего подхода к Богу и к 'изучению' Его, выбор метода . Когда между Богом и человеком стоит метод , то и Бог отражается в кривом зеркале… Метод – это гордыня разума, это навязывание Богу моих категорий. Метод – это идол …

Великая суббота, 25 апреля 1981

Перед уходом в церковь на любимейшую из любимейших служб: крещальную, пасхальную Литургию Василия Великого, когда 'спит живот и ад трепещет…'

И пишу только для того, чтобы сказать это. Это день моего 'обращения': не от неверия к вере и не от нецерковности к церковности и т.д., нет, – обращения внутри веры, внутри Церкви к тому, что составляет 'сокровище сердца'. Несмотря на греховность, лень, равнодушие, на почти постоянное, почти сознательное отпадение от этого сокровища, на небрежение в буквальном смысле этого слова. Не знаю как, не знаю почему, действительно, только по милости Божией, но Великая суббота остается средоточием, светлым знаком, символом, даром всего . 'Христос – новая Пасха…' И ей, этой 'новой Пасхе', что-то во мне говорит с радостью и верой: Аминь.

Светлый понедельник, 27 апреля 1981

Изумительная Пасха: по радости, по торжественности, по лучезарным весенним дням. И, главное, эта толпа молодых, празднующих Пасху с такой силой, так действительно всем существом. И после длинной субботы и длинной ночи та же толпа и на вечерне, и сегодня на Литургии.

Днем вчера у тети Марины Трубецкой, нашего 'последнего из могикан'. Вечером – в счастливой и шумной толпе внуков у Хопок. Звонок от Мани и

Сережи из Москвы (а сегодня – его статья о Пасхе в Москве в 'Нью-Йорк тайме'). Звонок от Маши и Вани [Ткачуков] из Монреаля, восторженный – о Пасхе в их приходе.

Во Франции прошли Жискар и Миттеран (28% и 26%). 'Разгром' коммунистов – меньше 16%. Но, увы, сколько раз уже говорили об их разгроме… И все-таки у 'левых' почти 50%.

Приближаясь к шестидесяти годам, думал, все время 'подумываю' о разных 'слагаемых' моей жизни, то есть о тех ее полосах, периодах, 'состояниях', которые входят в синтез , если о таковом можно говорить. О том, иными словами, что осталось, что так или иначе сыграло 'роль' и так или иначе живет на подспудном уровне, всегда входит в настоящее и действует в нем.