ума. На деле ум только кажется 'умным'. Его глупость замазана, замаскирована 'анализом', то есть умением приводить, так сказать, в порядок мысли, идеи, факты, представлять глупое как умное. Что, Маркс, Фрейд, Гитлер, Сталин – были людьми 'умными' или 'глупыми'? А также – Набоков, Гарнак, Валери, Андре Жид, Хемингуэй и т.д.? В пределе, по отношению к главному – очевидно глупыми . По отношению к неглавному – умными. В падшем мире ум – это грандиозная и, повторю, демоническая операция по маскированию основной и 'существенной' глупости, то есть гордыни , сущность которой в том, что, будучи глупостью – слепотой, самообманом, низостью, она 'хитроумно' выдает себя за ум.

1 не имеет никаких шансов (на успех) (англ.).

2 См.: 1Кор.1:27-28

3 раздел 'Книжное обозрение' (англ.).

549

Это значит, что в мире противостоят друг другу не ум и глупость (они 'вместе', предполагают друг друга, укоренены друг в друге), а ум- глупость – то есть гордыня – смирению . Смирение – Божественно и потому одно преодолевает и побеждает ум-гордыню и глупость-гордыню.

Среда, 3 декабря 1980

В понедельник 1-го вернулся из Парижа, где провел пять дней. Из них два с половиной в Монжероне на общем съезде РСХД. И если все, по выражению Стивы Облонского, в конце концов 'образовалось' (принятие нового устава, избежание 'уходов с треском' и резкостей), то общее впечатление все же грустное.

Два раза был у мамы. Очень грустно. Она похудела, мало кого узнает, и бывают у нее какие-то припадки галлюцинаций. Уезжал от нее с тяжелым чувством бессильной жалости.

В Париже было холодно, промозгло. Единственная радость – ужин с Андреем в 'Доминике'. Нам всегда так хорошо вместе.

Читаю второй том книги Л.Чуковской об А.Ахматовой.

В семинарии – заседание за заседанием: вчера Building Committee1 , завтра – Board of Trustees… Но после Парижа – как свежий воздух.

Сегодня был на 'Свободе'. Нью-Йорк: яркое солнце, синее небо и ледяной, с ног валящий ветер.

Пятница, 5 декабря 1980

Не могу оторваться от книги Чуковской, от этой поразительной 'записи' живой Ахматовой, от всего этого ужаса, позора, страдания. И все же все время как бы спрашиваю себя: да как все-таки мог этот ужас длиться так долго? Откуда столько подлости, страха, ненависти? Откуда это 'палачество'? До – во время – и после Сталина. Вот что, между прочим, меня поражает: отрыв всей этой до предела утонченной элиты от 'народа'. 99% русского народа не имели – и, наверное, не имеют и сейчас – никакого отношения к ней. Необычайная хрупкость, оранжерейность русской культуры. Писатели в России гибли и гибнут, как птенцы, выпавшие из теплого гнезда. Когда читаешь о французских писателях, например, чувствуешь их защищенность – не 'народом', конечно, а самой культурой. У меня впечатление такое, что в России всегда много отличных писателей, поэтов и т.д., но при этом нет 'культуры' как элемента, в котором они могут жить и дышать. Выкорчевывая, уничтожая писателей, власть – любая власть – делает это не потому, что боится их, – ну чем был опасен Мандельштам для Сталина? – а потому, что чувствует их абсолютную инородность и за нее их ненавидит. Но то же самое и в эмиграции, и в Церкви. Все и всюду мерится по 'низу', это какая-то утробная ненависть к 'высшему'. Выносят только штампы: священника, поэта (общедоступного, 'своего'…). Отойди от штампа, и ты – враг… На культуру, на качество очень мало 'клиентов'. Нет спроса, и предложение поэтому оказывается отвергнутым…

1 комитет по строительству (англ.).

550

Вот читаешь об Ахматовой, как годами исправляла, оттачивала она – несмотря на все ужасы – свою 'Поэму без героя'. И с каким отвращением думаешь о своей 'работе', обо всем написанном, всегда в спешке, всегда приблизительно, всегда на 'фру-фру', и становится бесконечно грустно. Все случайно – и именно грустно думать об этом в шестьдесят лет…

Всякий 'микрокосм' (например, семинария) соткан из тех же страстишек, амбиций, зависти, страха, что и 'макрокосм' – то есть человеческое общество в целом. Во всяком есть – потенциально – и аятолла Хомейни, и Сталин, и Смердяков и т.д. 'Развитие' их ограничено только одним: отсутствием у них власти . Страшна в мире, страшна для человека только власть. И в ограничении ее, в сущности, единственная заслуга, а также и призвание скучнейшей во всех других отношениях демократии.

Ахматова :

Ржавеет золото и истлевает сталь,

Крошится мрамор. К смерти все готово.

Всего прочнее на земле печаль

И долговечней – царственное слово.

Боже мой, до чего это прекрасно!

Трудность, поистине уникальность христианства в том, что оно обращено к личности , но дарует ей как ее исполнение – Церковь . Личность, не принимающая Церкви, извращает христианство, претворяя его в духовный нарциссизм и эгоизм. Церковь, не принимающая личности, извращает христианство, снижая его до 'толпы', до 'массовой религии'. В такой Церкви личность заменена благочестивым штампом ('церковный человек'), а в такой личности Церковь, в лучшем случае, воспринимается как раздаятельница 'духовного питания'. Эта путаница, соблазн, искушение и обман – вечные, но в наши дни они особенно ясны. С одной стороны – поиски 'личной духовности', а с другой – какой-то 'церковной активности', Церкви как активности, как 'коллектива'. Отражение двух сопряженных одна с другой современных болезней: индивидуализма и коллективизма. Тайна христианства: 'внутри себя собор со всеми держать'. Но именно внутри себя , а не в религиозном коллективизме.

Нужно всегда помнить, что в категориях 'мира сего' христианство не может не быть парадоксальным , и там, где этого парадокса нет, оно в чем-то ущерблено и подменено . Сочетание личности и Церкви – один из таких основоположных парадоксов.

Суббота, 6 декабря 1980

Вчера за ужином разговор с Томом [Хопко] о западных богословах (большинстве), которые провозглашают как нечто самоочевидное, что – ввиду 'cultural mutation'1 нашей эпохи – нужно радикально перестраивать все богословие и всю жизнь Церкви. Богословие должно, так сказать, сделать выводы из того, что произошло , что есть … Мой вопрос1 но что же именно про-

1 'культурной мутации' (англ.).

551

изошло, в чем содержание этой 'мутации'? Мне кажется, что, прежде чем делать выводы и самим 'перестраиваться', богословы должны были бы заняться именно этим вопросом. Я вижу, однако, только две реакции – на Западе, Православие не в счет, ибо оно еще просто 'не в курсе', не знает ничего о какой бы то ни было 'мутации'. Это – либо принятие, безоговорочное и безо всякого предварительного анализа, этой самой 'мутации', либо же – ее столь же безоговорочное отвержение.

Но тут возникает еще предварительный вопрос: о сущности прежде всего самого богословия. В том-то и все дело, мне кажется, что на Западе богословие с самого своего возникновения как 'науки' (то есть с появления схоластики) поставило себя в зависимость от 'мира сего' – от его категорий, слов, понятий, 'философии' в широком смысле этого слова. Отсюда постоянная необходимость в 'адаптации', в проверке – не 'мира сего' христианским благовестием и опытом, а самого этого