происходит', ибо то, что происходит, духовно , в Духе. Тут 'плоть не пользует нимало', и все разговоры о субстанции ничего не разъясняют, как не разъясняют ничего и разговоры о 'моменте'. Но зато 'блаженны вы, что видите…' Нельзя Царство Божие объективно 'вставить' в рамки, законы, связи 'мира сего'. Потому и Христа ученики не узнавали 'объективно', но знали , что это Он, – духовно.

Ранняя Церковь поэтому никогда не говорит о Евхаристии в отрыве от Церкви, собрания . Объяснить Евхаристию в отрыве от того, что совершается в ней прежде всего с самой Церковью, – невозможно . И потому как только такое объяснение началось, оно неизбежно привело к тупику.

Но как все это сказать в моей главе? Чувствую, реально чувствую – бессилие слов . Тут нужно тоже 'в Духе', иначе же 'удобнее молчание'. А между тем я убежден, что все это бесконечно важно именно сейчас, что от этого все зависит в самой Церкви.

Вчера днем – поездка с Л. в Найяк, в госпиталь к Мише. Осеннее солнце, золотые холмы за Гудзоном, водная ширь. Как я люблю эту печалью и смирением, но и каким-то таинственным торжеством пронизанную красоту осени.

Денвер, Колорадо. Суббота, 1 ноября 1980

В Денвере на очередном retreat. Все эти дни, в связи с 'церковными' делами, размышления о том, что в каком-то разговоре я назвал 'романтическим Православием'… Мне кажется, что это определение удачно тем, что оно обнимает собою многие как будто и не связанные друг с другом 'проявления' и 'тенденции' современного Православия:

– 'номинализм' (все эти 'Антиохии', 'Александрии' и пр.);

– литургический слепой консервагизм;

– культ 'прошлого';

– богословская возня почти исключительно с Отцами;

– апокалиптизм;

– ненависть к современному миру (а не к 'миру сему');

– эмоционализм;

– культ 'внешнего' (бород, ряс, 'стиля').

Все то, что, иными словами, делает Православие бессильным , не только внешним, но и внутренним гетто (а не вызовом, борьбой, ответом, жизнью ).

'Романтизм' – это прежде всего – и в жизни, и в культуре – мечтание , примат 'чувства', 'сердца' над 'различением', истиной и т.д. Это отталкивание от реальности во имя мнимой реальности, это вера в иллюзию.

547

Среда, 19 ноября 1980

Вся прошлая неделя (с 9 по 15 ноября) в Детройте, на Всеамериканском Соборе. Первые три дня с Льяной. Комната на двадцать восьмом этаже, с огромным видом на реку и на канадскую равнину за рекой, на небоскребы, улицы… И все время, все эти дни, все залито солнцем… Обычная суматоха, заседания, кулуарные и ресторанные разговоры, интервью. Но каждое утро – Литургия с огромным – в сотни голосов – хором, а каждый вечер – вечерня, и все время, несмотря на отель и на суету, чувство Церкви. Все прошло хорошо и гладко. Но противное чувство осталось от маленькой, но агрессивной группы 'правых' фанатиков, от их криков в микрофон, от их совершенно идиотского 'максимализма'. Вечный, отвратительный полюс 'религии' – фанатизм, страх, слепота, самолюбованье. И, ко всему этому вдобавок, – бетонная глупость и узость. Но, повторяю, это маленькая группа, а большинство Собора здоровое.

Новые наши звезды: епископ Василий (Родзянко) – 'лирический тенор', но и тенором этим, и, главное, видом (борода, волосы до пояса, деревянный посох и т.д.) чарующий наших ортодоксов. Епископ Петр (L'Huillier) – знающий наизусть все номера всех канонов… Все это удовлетворяет вечную жажду демократической Америки – жажду 'вождей', 'моделей'… Увы, оба этих новых наших владыки – боюсь – неисправимые нарциссы , однако хотя бы добрые, культурные и кровно любящие 'церковность'. Quod erat demonstrandum1.

В пятницу, после конца Собора, переезд в другой отель. Наречение и хиротония нового румынского епископа – Нафанаила. Все прошло хорошо, и не только внешне, а и на глубине …

Четверг, 20 ноября 1980

Купил вчера Набокова 'Lectures on Literature' (Austen, Flaubert, Kafka, Joyce. Proust)2. Пока что пробежал две-три страницы посередине книги. Все тот же блеск и какая-то странная навязчивая защита литературы от самого понятия 'содержания'. Это как бы кулинарный подход к литературе. От хорошего завтрака в первоклассном отеле ничего не требуется кроме того, чтобы был он вкусным . Отсюда великое французское искусство соусов и всяческих 'заправок'. Но ресторанное искусство, действительно, и не требует 'оправдания', отнесения себя к чему-то 'высшему' (разве что с аскетической точки зрения, с которой требует оно не оправдания, а осуждения). А литература, слова и ими воплощаемое видение мира? Мне ясно теперь, что моя вечная любовь к Набокову, вернее – к чтению Набокова, – того же порядка, что любовь к хорошему ужину. Но если так, то не применима ли и здесь 'аскетика'? То, что так сильно мучило Толстого, – не мучит Набокова. Или, может быть, сама его ненависть к истолкованиям и оценкам литературы по отношению не к 'кухне' и 'ресторану', а вот к тому, ненавистному ему 'свыше' – и объясняется таким 'подавленным' мучением? Не знаю, нужно будет вернуться ко всему этому по прочтении книги.

1 Что и требовалось доказать (лат.).

2 'Лекции по литературе' (Остин, Флобер, Кафка, Джойс, Пруст) (англ.).

548

Понедельник, 24 ноября 1980

Два тихих, спокойных дня дома. Написал очередной скрипт для 'Свободы'. Прогулка – вчера – по Крествуду темным ноябрьским днем. Вечером – [о.] Иоанн] М[ейендорф] и Том с Аней ([мои] именины). Все те же, как всегда, разговоры – о только что уехавших московских архиереях (епископ Хризостом), о наших епископах, обо всей церковной 'эмпирии' со всеми ее мелкими и крупными страстишками. Раньше все это меня волновало, раздражало, мучило. Теперь чувствую все большую 'отрешенность'. Человеческий анализ к Церкви не то что неприменим, он заведомо частичный и уж, во всяком случае, не решающий. По- человечески рассуждая, все наше 'православие' hasn't got a chance1 : если Папе не 'справиться', то куда уж нам… Поэтому беспокойство за Церковь, не желающую так очевидно быть 'спасаемой' по нашим рецептам, в конечном итоге – греховно, от гордыни… Ибо 'ничего не значащее избрал Бог'2 …

Двусмысленность ума ('надмение') и его главной функции – анализа . В этом умном анализе обычно все верно, в целом же он почти неизбежно темный, разрушительный и плоский . Ум знает только одно измерение. И потому его анализ в конечном итоге, и как это ни страшно, совпадает с анализом дьявола. Все верно и все ложь . По отношению к этому уму не только поэзия, но и богословие, и все остальное должны быть глуповаты , ибо ум и есть носитель и рассадник гордыни в человеке, то есть того, что привело к падению. В этом я убеждаюсь каждое воскресенье, читая Book Review Section3 в воскресной 'Нью-Йорк таймс'. Как вчера в отзыве о последней книге Сьюзен Зонтаг: 'Модернизм призван, прежде всего, разрушать …' Так разрушает Божий мир и человеческий ум, пока не станет 'глуповатым о Боге'.

Завтра на пять дней в Париж – на съезд Движения, на 'прояснение' этой второй моей 'эмпирии' – парижских 'трудностей' (все как одна от все той же гордыни).

Означает ли написанное выше 'апологию глупости'? Нет, ибо глупость в нашем падшем мире тоже от диавола и тоже – гордыня. Больше того – в пределе своем она как бы совпадает с умом. Не случайно в нашем мире глупые преуспевают ничуть не хуже умных, а часто и лучше. И это так потому, что то, что мы называем глупостью , есть на самом деле разновидность того же самого падшего