Париже. Все из каких-то кубов и т.д. И в голову пришла

1 под контролем (англ.).

2 организации 'Международная амнистия' (англ.).

3 Лк.22:29.

429

простая мысль. В чем ужас нового искусства, архитектуры, живописи, литературы? Всякое, самое пошлое, самое 'викторианское', сусальное, разукрашенное колоннами и амурами здание прошлого – все-таки 'символично'. Ибо даже пошлость относит к чему-то другому, карикатурой на что она является. Все все-таки, так или иначе, о другом . 'Новое' искусство по-настоящему хочет только одного: эту 'отнесенность', этот символизм разрушить или, точнее, – разоблачить . Оно как бы говорит: смотрите – за этим ничего нет . Это начал уже сюрреализм, который, хотя он очень много болтал о rкve1 , на деле являл этот rкve либо как абсурд, либо как грязь и бессмыслицу, как какой-то тусклый 'зуд'. Самый пошленький, самый слащавый романс таит в себе какую-то возможность. От него можно куда-то подняться, он все-таки 'человеческий мир'. От того, что порождает эти кубические дома, хода нет никуда. И я потому вспомнил об этом в связи с вчерашними разговорами, что тут все связано. Тупик такого рода несчастия – это то, что жертва его в наши дни сама себе все может объяснить, проанализировать при помощи 'психотерапевтической' терминологии. Однако именно этот анализ, это мертвое знание о живом страдании и о реальном зле и делает исцеление невозможным. Ибо исцеляться-то 'некуда…'. А к старым, на самом деле вечным, живым и целительным символам доступ закрыла сама 'религия'. Страстная неделя стала 'дискурсивным рассказом' о том, что две тысячи лет назад произошло со Христом, а не явлением того, что совершается сегодня с нами. Это византийское, риторическое 'сведение' счетов с Иудой, с иудеями, наш праведный, 'благочестивый' гнев, направленный на них… Как все это звучит жалко после первого Евангелия2 . Великая пятница, день явления зла как зла, но потому и разрушения его и победы над ним, стал днем нашего маленького человеческого смакования собственной порядочности и торжества благочестивой сентиментальности. И мы даже не знаем, что мы, в конце концов, 'упраздняем крест Христов'.

Светлый понедельник, 1 мая 1978

Пасха. Вчера, после пасхальной вечерни, в Нью-Йорке – у Трубецких и затем у Хлебниковых (из-за Ксаны). Там встречаю о. А. Киселева, который преподносит мне первый номер 'Русского возрождения'. Читал вечером в пасхальной усталости. Еще хуже, чем я думал. Хуже потому, что журнал пронизан некоей 'подлинкой', так сказать, 'инсинуацией'. Это 'анти-Вестник' прежде всего. Не говоря уже об убожестве своего собственного 'религиозно-национального' идеала. Подумать только, что все эти 'клише' я слышал с десятилетнего возраста и что с тех пор в этом направлении не сделано ни шага вперед.

Такого пасхального дня – по солнечности, прохладе, легкости воздуха – как будто никогда не было…

Разговор с Сережей по телефону.

'Далекое' Б. Зайцева. Перелистывал, читал в Великую субботу.

1 мечте (фр.).

2 'Ныне прославился Сын Человеческий, и Бог прославился в Нем…' (Ин.13:31).

430

Светлый четверг, 4 мая 1978

Думал в эти дни о творчестве Набокова – в связи с предложением выступить на симпозиуме, ему посвященном, в июле в Nоorwich'e – у Первушина. В каком-то смысле все его творчество – карикатура на русскую литературу (Гоголь, Достоевский, Толстой, Чехов). Будучи частью ее, он ее не принял . Наибольшее притягивание – к Гоголю, тоже 'карикатурному', наибольшее отталкивание – от Достоевского, самого из всех 'метафизического'. И все же он ими всеми, в том числе, конечно, Достоевским, определен, из мира русской литературы выйти не может. Только там, где у Гоголя – трагедия, у Набокова – сарказм и презрение.

Пятнадцать дней до окончания учебного года: кажутся они вечностью…

Фомино воскресенье, 7 мая 1978

За спиной – юбилей и суета, напряжение, с ним связанные. Слава Богу, не только прошло, но прошло хорошо… Присутствие Флоровского, но тоже 'благополучное'. Даже молча похристосовались. Хотя бы внешне , для семинарии, эта древняя (в смысле 'древнегреческая') трагедия разрешилась, нашла свой 'катарсис'. 'История' запомнит и зарегистрирует только это… Но уже с головой тону в ожидающей меня трагедии в Париже, куда еду послезавтра. Вчера длиннейшее письмо от Игоря Верника, а затем и телефонный с ним разговор. Трагедия по двум линиям: кризис в [издательстве] 'YMCA- Press' и кризис с Fraternitй1 . И во все это я попадаю как кур во щи, и Никита, втянувший меня во все это, пишет мне, что именно я 'bкte noire'2 . Удивительная судьба, всегда втягивающая меня 'амо-же не хощу', не дающая покоя и dйtachment3 , которых одних 'хощу'.

Большое удовольствие, радость от общения с Kallistos Ware, от его 'здоровья', отсутствия фанатизма, серьезности и юмора.

Пишу это, оторвавшись на несколько минут от самого ненавистного занятия – писания писем…

Смерть, в Париже, Пети Ковалевского. Сколько с ним связано в моей церковной жизни. В сущности, большинство людей не знает, наверно, как часто, неведомо для себя, они оказываются решительным толчком в жизни других людей. В моей жизни это, в хронологическом порядке, – генерал Римский-Корсаков, о. Зосима, Петя Ковалевский, о. Савва, о. Киприан, о. Флоровский. Я мог бы, я думаю, довольно точно определить взнос каждого из них в то, что в совокупности стало моим 'мироощущением'. Между тем между собой они не имели почти ничего общего. Надо еще прибавить Вейдле. В какой-то момент, однако, эти 'влияния' прекратились, то есть совершилось их претворение в некий внутренний 'синтез', после чего я мог уже в свою очередь 'объективно' увидеть и границу и ограниченность каждого из этих влияний. И еще важно то, что каждое из них состояло гораздо больше в некоей 'тональности', чем в определенных 'идеях'. И вот каждый оказался проводником, явлением, даром чего-то

1 Братством (фр.).

2 пугало (фр.).

3 отрешенности (англ.).

бесконечно для меня важного, того, чем я на глубине живу (когда живу). И как странно: я встречался с людьми, пожалуй, более значительными, чем эти, но 'дар' именно этих на глубине неизмеримо более 'решающий'. Быть может, тут есть тайна; один послан к тебе, к другому послан ты, и ни он, ни ты этого не знаете, а Бог именно так 'влияет' на нашу духовную судьбу. Одно мне тоже ясно: на меня никогда не 'действовали', наоборот – сразу же вызывали во мне сопротивление и отвержение все фанатики, носители 'целостных' и 'органических' мировоззрений, вожди, духоносцы, старцы, любители интимных духовных 'бесед' и 'раскрытия' душ и помыслов. Тут сразу же возникало чувство прежде всего какой-то ужасающей неловкости. Пожалуй, 'общим' у моих 'влиятелен' было то, что все они были людьми 'прохладными' в личных отношениях, то есть любители говорить не друг о друге, а о том, что они любили и чем интересовались. У меня до сих пор испуг, когда я слышу: 'Мне бы хотелось с вами поговорить наедине…' Я твердо знаю, что этих разговоров или 'бесед' я вести не умею и что к ним не 'призван'. Тут я чувствую правду соловьевской строчки о том, что 'сердце к сердцу говорит в немом привете…'1.

Понедельник, 8 мая 1978

Скоропостижная смерть, вчера, О.С.Верховской. Когда я приехал, два городских санитара на полу пытались оживить ее искусственным дыханием. Уродство, безобразие смерти. Это тело, распластанное на полу, и комната со всеми пожитками, неубранными постелями, тряпками, всем, что нужно для жизни и что становится страшным по своей ненужности, бессмысленности при смерти… И затем медленное, победное претворение этого уродства молитвой – ее ритмом, ее силой именно претворять, преображать, так очевидно являть, что последнее слово за Богом, а не за этим злым и бессмысленным прорывом в мир небытия, шеола, зла. Вечером, на панихиде в церкви – переполненная церковь.

Вторник, 16 мая 1978