практикантку, не удосужившуюся даже поставить на конверте точный обратный адрес. Вадим нашел ее уже почти выздоровевшей, неподдельно изумившейся его приезду: «Откуда ты здесь взялся?!» – «По-моему, ты писала мне письмо с высокой температурой. У тебя все в порядке?» Пробыв у нее пару часов, он уехал на вокзал, чтобы попытаться попасть на обратный московский поезд, и сейчас Даша с запоздалым раскаянием вдруг сообразила, что так и не знает до сих пор (никогда не удосужилась поинтересоваться), удалось ли ему тогда добыть билеты и не пришлось ли в ту ночь ночевать на холодном чужом вокзале…
Она вспоминала чудесные студенческие компании, поездки в Абрамцево и Ясную Поляну, рождественские гадания с подружками у зеркала, первые институтские свадьбы и первые любовные разочарования. Вспоминала появление Игоря – у нее и сейчас еще екало сердце, когда перед мысленным взором вставала их первая встреча, все то радостное, светлое, томительно-нежное, что связывало ее с этим человеком, – и не хотела думать об Игоре последних лет, Игоре вчерашнего дня… Кофе давно был выпит, темная гуща разлилась по дну чашечки причудливыми узорами, и Даша силилась разглядеть в этих узорах если не обещание счастья, то хотя бы какой-нибудь знак, дающий надежду на то, что все еще будет хорошо.
Собственная жизнь лежала перед ней как рассыпавшаяся мозаика, разноцветные, никак не желающие соединяться друг с другом в осмысленное полотно кусочки стекла. «Ничего не случилось, – тупо твердила она про себя, – ничего не произошло, ничего не потеряно». Но мозг отказывался слушаться, и воображение услужливо рисовало ей долгие невыразительные дни среди постылых рабочих будней, не приносящих творческого удовлетворения, и одинокие ночи – серые, холодные, одинаковые, как приютские одеяла.
Девушку вдруг потянуло прочь отсюда. Домой, к родным вещам, где все выбрано и с любовью устроено ею, где все утверждает ее как личность, где каждая деталь словно кричит: «Даша есть! Даша существует!..» Она быстро шла по позднему городу – благо в центре, где клубился народ, можно было не опасаться повторения вчерашней опасной встречи, – легко отсчитывала знакомые повороты, срезала дорогу тропинками, выученными наизусть с детства. Взлетела по лестнице на свой этаж, звякнула в тишине ключами, доведенным до автоматизма движением распахнула дверь – и не успела даже испугаться от неожиданности.
Кто-то уже обнимал ее в темноте, больно впивался в губы, стаскивал с нее одежду, дышал нетерпеливо и безжалостно. Руки были знакомыми, и губы тоже; аромат одеколона был привычен, как запах собственных любимых духов, – но непривычно и отчаянно неприятно было подвергнуться такому любовному нападению в собственном доме, в квартире, где она привыкла ощущать себя в безопасности. «Господи боже мой, – пронеслось у нее в голове. – Я же сама сто лет назад дала ему ключи, но он никогда ими не пользовался, никогда не появлялся ночью, без предупреждения… Он просто сошел с ума!»
Даша не была напугана, но чувствовала себя словно раздавленной. И это ощущение, заставляя ее отчаянно бороться, в то же время лишало ее сил. Растерянная, обескураженная, она наконец дотянулась до выключателя, люстра залила безжалостным светом сцену нелепой ночной борьбы, и Игорь опустил руки – встрепанный, раскрасневшийся, закусивший нижнюю губу, проигравший свой последний раунд. Даша резко отпрянула от него, когда он попытался было погладить ее по плечу, и отчеканила, словно отрезала: «Убирайся вон!»
И тогда началась самая смутная, самая тяжелая ночь в ее жизни.
Разумеется, он не ушел. Игорь не был бы Игорем, если бы сдался так быстро. Он оплетал ее объятиями, как спрут, и, когда она снова и снова отталкивала его, говорил «прости», и ей нечего было возразить на его раскаяние. Он обволакивал ее словами, дурманившими сознание, убеждал и укорял, повторяя «я же люблю тебя», и Даша, безумно хотевшая быть любимой в эту ночь, переставала возражать ему и пыталась поверить. Она сама не понимала себя, и диалоги прокручивались в ее усталой голове, опять и опять возвращаясь к началу, перепутываясь с таинственным шепотом, древним как мир искусством обольщения и извечной попыткой мужчины победить женщину в схватке за право на личный опыт и самостоятельное решение.
– Дашенька, – говорил он, и ей хотелось его слушать, – ты же понимаешь, нам не из-за чего ссориться, у нас все прекрасно. Я просто хотел сделать как лучше. Ты же такая непрактичная, ты прекрасная, ты бессребреница, но мы живем с тобой в реальном мире, и тебя никто не поймет в твоем решении – даже я… Твои родственники, которых ты не хочешь обижать, над тобой просто смеются!.. И ведь ты теперь сильна как никогда, все в твоих руках, ты все можешь…
– Не надо об этом, – прерывала Даша, не желая слушать и плохо понимая его. – Здесь мы никогда не договоримся, этого не будет.
– Ну конечно, конечно, не будет; будет только то, чего захочешь ты. – Он целовал ее, он был с ней рядом, повсюду; он хотел заполнить собою все вокруг, и самою Дашу тоже, но не это ей сейчас было нужно, и она сопротивлялась, повторяя свое упрямое «не надо…».
– Глупышка, я же люблю тебя, ты это знаешь. Мы столько лет вместе, мы знаем друг друга назубок… Нет, женщину назубок выучить невозможно, ты – тайна, ты загадка, ты…
– Остановись, – просила Даша, почти звериным инстинктом почуяв опасность. Фальшь и коварство бродили где-то рядом, подкрадываясь к ней в темноте, и она пыталась укрыться от них единственным возможным теперь способом – отталкивая его руки. А он по-прежнему старался освободить ее от одежды, шептал «ты устала, приляг», затягивая ее в омут интимных прикосновений, остро вспыхивающих желаний, неисполнимых надежд. Даша никогда не была холодной и сильной, напротив – всегда отличалась слабостью, мягкостью, истовой женственностью. Она была женщиной до мозга костей, что, впрочем, отнюдь не отнимало у нее ни остроты ума, ни ясности взгляда на мир; но резкость, твердость – это было не про нее. И теперь ей трудно, почти невозможно было устоять перед человеком, пусть много раз разочаровывавшим ее, но столько лет занимавшим все ее мысли и делившим с ней постель.
А все-таки устоять было надо. Она мягко высвобождалась из его рук, отходила в сторону, пыталась задавать какие-то вопросы и снова попадала в круговерть его объятий, не дающих ей сосредоточиться, собраться и хоть немного прийти в себя.
– Я люблю тебя, – повторял он, и Даша, уже почти готовая сдаться, изумленно прислушивалась сама к себе: почему, почему ее тело так сопротивляется этой близости? Если бы сопротивлялся разум, сознание, это можно было бы понять, но бунтовало тело, такое нежное, так послушно всегда откликающееся на его ласку, такое истосковавшееся по любви… «Почему?» – спрашивала она себя и не находила ответа.
А Игоря ответ не интересовал. Он до такой степени не привык к сопротивлению со стороны женщин вообще и Даши в частности, что, кажется, даже не понял, какую совершает ошибку, когда против ее воли, почти силой усадил ее на диван и жестом собственника, наконец-то добившегося исполнения своих законных прав, рванул «молнию» на ее джинсах. Этот жест словно отрезвил девушку, и на смену безволию и растерянности наконец-то пришли злость и решимость, сделавшие жестким ее лицо и почти презрительным взгляд.
– Все, довольно! – Она оттолкнула Игоря стремительно, даже грубо и, отвернувшись в сторону, принялась поправлять рассыпавшиеся волосы. Чувство отвращения, возникшее в ней, было сейчас настолько велико, что она даже не побоялась повернуться к нему спиной. Все остальные эмоции, кроме гнева, словно отключились, и девушке показалось, что она осталась одна в квартире – такая тишина воцарилась вокруг.
Когда затянувшееся молчание побудило Дашу наконец обернуться, она обнаружила его сидящим в кресле. Опустив красивую темноволосую голову, он, похоже, рассматривал узоры на Дашином ковре, который видел уже сотни раз. Однако в то же мгновение Игорь вскинул лицо, и на Дашу в упор взглянули два прищуренных, полыхнувших огнем глаза.
– Браво! – первым прервал он возникшую паузу. – Можно подумать, мы присутствуем при сцене соблазнения невинной девушки отъявленным донжуаном. Вообще-то ты молодец, Дашунчик, если решила таким вот образом освежить наши затухающие чувства и наш многолетний интим, ставший давно банально-супружеским. Да уж, скука в постели с тобой мне не грозит. – Он усмехнулся. Потом, закинув руки за голову и выразительно потянувшись, продолжил: – Я не в обиде. Хотя, признаться, рассчитывал сегодня получить более благодарный отклик.
– Близость должна быть обоюдной, ты не забыл? – с облегчением откликнулась Даша, уже понимая, что самый острый момент прошел и даже почти сожалея о его недавних страстных прикосновениях.
– Так куда же подевалась твоя? – насмешливо поинтересовался гость. – Или она испарилась с той самой