— Отчего так, государь? — спросила она словно бы с удивлением.

Август остановился и, глядя ей прямо в глаза, спросил:

— Неужто вы не знаете?

— Хотела бы возразить, но не могу, — отвечала она, немного помолчав.

— Почему же?

— Потому что знаю.

Она сказала лишь эти несколько слов, но куда больше сказали ее чуть приоткрытые губы, просветленный взгляд и лицо, потянувшееся — о, как охотно — к его губам, к упоительно жарким поцелуям. Они долго стояли в тенистой аллее, не в силах оторваться друг от друга, вспомнили первую минуту их встречи, которая так много значила для обоих.

— Когда я впервые увидел вас на пороге дома, — сказал Август, — я сразу понял, что приехал в Литву лишь для того, чтобы увидеть именно эту прекрасную женщину. Барбару Радзивилл…

Она, склонив голову, отвечала:

— А я, как и надлежало верной подданной вашей, униженно и смиренно встречая столь высокого гостя, подумала…

— Что же вы подумали? Я весь внимание…

— Что, видно, для того меня в шестнадцать лет выдали за Гаштольда, чтобы я могла потом, в Геранонах, встретиться с вами.

Они умолкли и снова замерли в объятьях. И все не могли друг на друга наглядеться. Словно и не король был перед ней, а молодой мужчина, смуглолицый, с орлиным носом, изящный в каждом своем движении. Он восхищался белизной ее кожи, безупречным овалом лица, тонкой талией.

— Черное вам к лицу, — первым прервал он молчание. — Но это одежды вдовьи.

— Да.

— Вы обещали их снять. Еще вчера…

— Сегодня вечером…

— Сегодня вечером?.. — повторил он.

Она подошла ближе, обвила его шею руками. Целовала его лицо, касаясь лба, щек, губ, пока не вымолвила наконец долгожданных слов:

— Исполню обещание.

Если король, бывший любовником страстной дочери Италии Дианы ди Кордона и многих знатных краковянок — кое-какие имена уже ушли из его памяти, — муж, прославленный не только своей красотой, но и южным огнем в крови, темпераментом и особой изысканностью чувств, если он полагал, что сможет преподать хозяйке Герайонов урок в искусстве любви, то этой ночью он понял, что ошибся. Он должен был признать, что тело ее, созданное для любви, воистину ую1а сГатоге, прославленная многими музыкантами и поэтами…

Весь октябрь они не могли оторваться друг от друга, насытиться любовью, счастьем. Август не расспрашивал ее о прошлом, быть может, слишком хорошо зная его из рассказов литовских вельмож и тех, кто хвастался, что когда-то был к ней допущен. Быть может, он еще и не любил, а лишь желал ее, а быть может, и в любви превыше всего ценил радость слияния, того блаженства, когда из груди вырывается стон или крик? Она никогда не говорила ни об умершем муже, ни почему она так сведуща в любви. Оба были уверены в одном: им предназначено было встретиться, насладиться, насытиться друг другом…

В начале ноября оба брата Барбары, родной — Миколай Рыжий Радзивилл и двоюродный — Миколай Черный Радзивилл, неожиданно приехали в замок. Приехали с надеждой на наживу: кто знает, заберет ли Август с помощью Боны наследство полностью — все серебро, все ценности, платежные расписки, лошадей, а может, они сумеют что-то выторговать для сестры, перед тем как она покинет замок. Но, приехав, они не увидели ни траура, ни черных флагов на башнях, ни безутешной в своем горе вдовы. Барбара вышла к ним навстречу в светлых, почти прозрачных одеждах, вся светясь от восторга и ликования, под глазами у нее были синие круги. Они увидели не обиженную вдову, а счастливую любовницу.

Братья, взглянув на сестру и короля, сразу поняли, что приехали вовремя. Теперь король их Барбару не обидит, из мужниных сокровищ что захочет, то себе и оставит. Как бы только не упустить залетную птаху, которую их красавица сестра схватила на лету. Тогда и ко двору путь будет открыт.

Братья принялись убеждать, что для чумы людской Вавилон — раздолье, а вот пустынные места да леса она обходит стороной. А поскольку вокруг Геранонов сплошные леса, ничего не стоит на несколько часов оторваться от мягких подушек, вскочить на коня — и на охоту в лес. В бору зверья и птицы полно, и до отъезда в Вильну король успеет славно поохотиться.

Король был в нетерпении от предстоящей охоты, словно бы он уже вдыхал запах хвои и смолы, выступившей на могучих деревьях. Барбара захлопала в ладоши — верховые скакуны у Гаштольда были преотличные, ей так хотелось еще раз промчаться верхом по лесным просекам, полянам, вдоль оврагов.

Было решено выехать на охоту через три дня, на заре. Кроме слуг, король не взял с собой почти никого, сделав исключение для любимца своего Довойны, дворянина Лясоты и еще давнего друга Остои, лишь недавно отыскавшего короля и тоже пожелавшего взглянуть на окрестные леса.

Отправляясь на охоту, все надели на себя подбитые мехом плащи из серого сукна, король — это единственное, что отличало его от остальных охотников, — перебросил через плечо охотничий рог с золотыми украшениями. Охотиться собирались до вечера, но уже к двум часам дня настреляли несметное количество дичи. Король, гордясь меткостью своих выстрелов, затрубил раньше времени в рог. Для подкрепления сил охотники расположились на полянке, Сигизмунд Август, подставляя чару, промолвил, обращаясь к Миколаю Рыжему, не отходившему от него ни на шаг:

— Наливай, не спрашивай. Давненько так не хотелось мне осушить кубок вина после охоты.

— Давно, видать, повелитель наш, вы на медведей не охотились, — рассмеялся Миколай.

— Я? На медведя? Да вы шутите, видно? Раз только, ребенком будучи, видел его вблизи, в клетке, в Неполомицах.

— Братья мои любят ходить на медведя с копьем, — сказала Барбара.

— Медведь бурый, я рыжий — мы с ним родня. Да и силой своей померяться можем, — хвастливо добавил Миколай и, схватив кубок, расплющил его своей мощной рукой.

Остоя, глядя на это, только головой кивал да приговаривал: «Еще, еще». Не выдержал, протянул ему собственный кубок, потяжелее. Но и его тотчас Миколай расплющил без труда. Черный похлопал брата по плечу и со смехом сказал:

— Рыжий Радзивилл Черному ни в чем не уступит. Он ломает кубки, я гну подковы.

Король улыбнулся Барбаре.

— Братья у вас силачи, ваша милость.

— Силачи? Не только. Они еще и государственные мужи.

— Не знал я… — промолвил король. — Как вижу, ваши непроходимые чащи приготовили нам немало сюрпризов.

Рыжий, отбросив смятый кубок, пробормотал:

— Полно! Какие там непроходимые. Королева Бона обмерила их вдоль и поперек. И собственными ногами, и ногами верных слуг своих. В наших борах нет для нее больше тайн. Никаких! А вот и гонец. Уж не от ее ли королевского величества? От ее взгляда ни одна поляна не укроется, наверное, и тут сумели нас выследить.

Но, как оказалось, приехал не посланец из Кракова, а слуга из замка; осадив коня перед костром, он доложил, что в Гераноны с большой свитой прибыл виленский воевода Глебович и велел разыскать охотников. Должно быть, привез какие-то вести из Вавеля.

— Если не королева, то ее наушник, — буркнул Радзивилл Рыжий и выжидающе глянул на Августа — что тот скажет.

Молодой король, должно быть, замерз в ноябрьские холода, да и дерн, на котором он сидел, возможно, оказался для него жестковат; поднялся он не спеша, не сразу, и попросил своего придворного, близкого друга Станислава Довойну, как можно скорее поскакать вперед извиниться перед воеводой за то, что ему ждать пришлось, и сказать, что к ужину вернется в замок.