— Уже не наследник. Король, — поправил он.

— Ваз1а! Король? Король по нашей милости! По моей воле! — разъярилась она. — Изволь об этом помнить. А сейчас… Ваше королевское величество можете уйти. Аудиенция окончена.

Август поклонился и вышел с обоими сановниками, однако за дверью не выдержал и сказал Алифио:

— Не понимаю. Ведь это я должен теперь давать аудиенции? Да или нет?

Алифио почтительно наклонил голову, но ответил уклончиво:

— Собственно, да. Хотя, скорее… нет. Сигизмунд Август пожал плечами и вздохнул:

— Санта Мадонна!

Он не ведал, что всего лишь повторяет запомнившиеся ему с детства слова матери и что она в это время в своей опочивальне, сорвав драгоценное ожерелье и бросив его Марине, повторяет их в исступлении, с негодованием и злостью:

— Санта Мадонна! Еще и это! Щенок показывает зубы! К чему ему уроки Тарновского, Томицкого? Чтобы научиться повелевать? К чему военные стычки? Чтобы вырасти коронованным героем? О чем он мечтает? Уж не думает ли он столкнуть с трона… меня? О боже! Что за амбиции!

А может, его подучили враги наши? Ты ничего не слышала?!

— При дворе в ходу немало сплетен и пересудов. Сенаторы крайне возмущены, негодуют…

— Только лишь они? Я также.

— Светлейшая госпожа, вы, несмотря на все, поставили на своем. Королевич стал королем… — старалась успокоить свою повелительницу Марина.

— О да, — согласилась королева. — Мне не нужно больше, дрожать от страха, как тогда, в Вильне, когда государь занемог. Однако я вовсе не затем разделалась со страхом, чтобы бояться снова. Август! Десятилетний отрок! Нужно сразу пресечь все его притязания и капризы! Он должен понять, что в Польше ничего не изменилось. Здесь два короля, но всего одна королева.

— Королева-мать, — подтвердила Марина.

— Как? Повтори! Боишься? Значит, и ты против меня? Не желаю. Не позволю! Никаких перемен!

Никаких добавлений к титулу. Королева-мать? Нет! Двенадцать лет обо мне говорили просто „королева“. И будут говорить так еще долго, очень долго — поспешно повторяла испуганная Марина.

На следующий день Боне предстояло объяснение с герцогом Альбрехтом Прусским. Она знала, что король Сигизмунд простил все прежние провинности бывшего великого магистра Ордена крестоносцев и видит в нем теперь лишь верного вассала, сына родной сестры. Она, однако, не доверяла ему, не без оснований усматривая в нем небезопасного соседа, брат которого, Вильгельм, еще совсем недавно добивался руки Анны Мазовецкой. Поэтому, когда герцог во время ужина в трапезной короля спросил, какие еще предстоят торжества, она ответила, обращаясь к королю:

— Вы все время будете с нами, не правда ли, ваше величество?

— Да, — сказал король. — И завтра, когда на Рынке Краков воздаст почести Августу, и через несколько дней, когда начнется коронационный сейм.

Вглядываясь внимательно в своего августейшего родственника, Альбрехт спросил:

— Значит ли это, что завтра, во время торжеств, по правую руку от нового короля сядете вы, государь, а я займу место подле него слева?

— Нет, подле меня, — поправил племянника Сигизмунд, — согласно послевоенному краковскому соглашению. Рядом с сыном сядет королева, его мать.

— Однако же, — не уступал герцог, — как двоюродный брат короля, я полагал, что на коронационном сейме буду вторым поручителем.

— Ох! Вы воевали столько лет, забыв о родственных узах, не думая о перемирии… — словно бы с сожалением заметила Бона.

— Я уже не великий магистр Ордена, — тут же запротестовал Альбрехт.

— Да, — согласилась она. — Но как иноверец вы не можете быть поручителем в католическом королевстве. Впрочем… Ближайшими родственниками и опекунами малолетнего короля всегда бывают родители.

— Стало быть, — спросил он, поразмыслив, — и вы, ваше величество, также можете поручиться за Сигизмунда Августа?

— Кто знает? Может быть, — ответила она надменно. Альбрехт посмотрел на короля, но тот коротко промолвил:

— Поручусь я. Я один.

Сейм, однако, не прошел так гладко, как присяга на верность, которую воздали молодому королю вельможи, часть шляхты, городские власти и весь Краков на Рыночной площади подвавельского града. Сидя на троне между родителями, десятилетний король совершал обряд посвящения в рыцари и, хотя делал это с большим достоинством и серьезностью, не избежал злостных колкостей и даже выпадов со стороны многих старых воинов. „Что же это такое? — разглагольствовали они. — Выходит, посвящение в рыцари оценивается столь низко, что доблестные и прославленные в сражениях шляхтичи рады принять его из рук ребенка? А если бы короновали младенца, то на возвышении вместо трона стояла бы детская колыбель?“ Некоторые нашептывали друг другу на ухо шутку Станьчика, что скоро посвящать в рыцари будет младенец в пасти дракона, но только ударом не меча, а погремушки…

Шляхта была задета тем, что ее столь ловко провели, так легко вынудив дать согласие. И хотя союзники королевы делали все что могли, чтобы помешать принятию коронационным сеймом в Петрокове решения против, оно было принято. Выборы монарха впредь будут происходить только после смерти предыдущего короля. На этот раз сенат и послы были едины в своем решении.

Успех был половинчатым для обеих сторон: сейм и сенат остались недовольны тем, что приняли закон на далекое будущее, для своих детей или внуков, а пока подчинились воле королевы; королевская чета чувствовала, что принятое решение — это своего рода упрек за свершившееся.

Бона несколько дней не покидала своих покоев, наставляя Августа и внушая ему, что негоже выказывать свое превосходство над приближенными дворянами, что его обязанность — постигать науки, а не рассуждать о правлении и отказывать в послушании своим учителям или же Паппакоде.

Но, хотя она была занята воспитанием сына, учила его не обижать товарищей недавних своих игр и забав и объясняла, в сколь деликатной ситуации он оказался после коронационного сейма, ничто не могло укрыться от ее глаз, все, что происходило в замке, в городе, во всей Речи Посполитой, становилось ей известно.

Однажды Бона пригласила к себе Кмиту и заявила, что ее наушники непрестанно доносят о недовольстве шляхты.

— Хватит! — сразу же накинулась она на почтительно склонившегося маршала. — Эти крикуны мне надоели, я сыта по горло их жалобами и протестами.

— Запоздалыми… — успокаивал ее Кмита.

— Ох! Глупцы вечно запаздывают, — воскликнула она, — но тем громче их вопли.

— Ваше величество, принят только один новый закон, — напомнил он.

— Один. Мы тоже дали им лишь одного короля. Ох, уж этот их закон! Санта Мадонна! Следующий элекционный сейм только после смерти Августа! И то с согласия всей шляхты! А кто поручится, что тогда выберут его сына, моего внука? Что будет продолжен род Ягеллонов и Сфорца?

Кмита с изумлением взирал на ее побагровевшее от негодования лицо.

— Государыня, вы будете править вечно, — угодливо уверял он. — Ваше величество, вы дождетесь и новых выборов. А тогда опять поставите на своем.

— Помилуйте! Сейчас не время для шуток! — отмахивалась она от льстивых увещеваний.

— Ваше королевское величество, стоит ли так тревожиться? — увещевал ее Кмита со всей серьезностью. — Наследование трона в настоящее время обеспечено. Со стороны крестоносцев и султана опасность уже не угрожает, Мазовия вошла в состав Короны еще в прошлом году. Габсбургам и Гогенцоллернам пришлось потесниться.

— Потесниться? — не успокаивалась Бона. — А наследство после Людвика Венгерского? А татары, которых постоянно науськивает князь Василий? А трон Заполни?

— Ваше величество, я всегда готов с оружием в руках встать на защиту Заполни, но сейчас, когда он