цветочный магазин стал оазисом улыбок в потрясенном городе. Женщины наперебой стали советовать счастливому отцу, какой выбрать букет. А через день он вылетел в Ленинград, где провел самые тяжелые месяцы блокады… Ребенок, первый день войны, цветы, блокада — разумеется, я бы не решился взять такую «искусственную» ситуацию, если бы ее не подстроила сама жизнь.
Конструктор всю войну выполнял свое воинское предписание, гласившее: «Привести самолеты в боевую готовность». В блокированном Ленинграде, затем под Москвой он работал на фронтовых аэродромах, налаживая ремонт истребителей, и не одну сотню их вернул в строй. Потом руководил сборкой боевых самолетов-штурмовиков, за что был награжден орденом Ленина. И вот теперь получил новое назначение – ведущим конструктором первого реактивного истребителя.
Он был хорошим инженером, опытным конструктором, был и летчиком, как многие люди его поколения, прошел и эту школу. Но тут требовались качества и иного толка. Надобно было умение подойти к людям, узнать их слабости и сильные стороны, понять, чем они живут. Крепкие нервы нужны для этой работы, и спокойная выдержка, и воля… Видимо, именно здесь закалились те черты характера, которые впоследствии сделали этого человека партийным вожаком коллектива.
Механик тоже не случайно стал членом первого реактивного экипажа. Опытный моторостроитель, работавший в те годы старшим конструктором, он согласился на должность «простого» механика, лишь бы участвовать в новом деле. За работу взялся столь рьяно, что всех «оттер» от двигательных дел. Ну, Гринчика он еще допускал к своему хозяйству: летчик все должен знать. А конструктору заявил прямо: у него своих забот хватает, пусть лучше за машиной следит, а уж в двигателях «мы как-нибудь сами разберемся». И действительно разобрался.
Придя на завод, механик выписал со склада бракованный, негодный к работе РД-20 и принялся возиться с ним. Иногда он затаскивал к себе летчика, иной раз и конструктора приглашал, но чаще работал один. Этот двигатель он разбирал по косточкам, каждую «косточку» прощупывал, сличал с чертежами, смазывал, снова собирал. Так возится с винтовкой образцовый ефрейтор из «Библиотечки солдата». Через неделю механик добился своего: разбуди его ночью, он в темноте, на ощупь соберет двигатель, найдет место каждой детали. Компрессор, камеры, газовую турбину — все знал наизусть. И когда на завод пришли настоящие, кондиционные двигатели, механик экипажа встретил их как старых знакомых. Это сыграло впоследствии немалую роль.
Впрочем, первый запуск прошел до горечи плохо. Может, потому плохо, что торопились: уж больно не терпелось посмотреть реактивную тягу в действии. Как запускать эти двигатели? Каков процесс выхода на режим? Появится ли огненный хвост за машиной? Какой длины будет этот факел? Они ведь понятия об этом не имели. Инструкций не было — откуда? Они ее сами должны были составить, инструкцию… Трактор выкатил фюзеляж на заснеженную дорожку, развернул хвостом на открытое место и уполз. Механик, ревниво глянув на друзей, полез в кабину.
Конечно, хорошо бы для начала проверить все самим, не привлекая посторонних (для них «посторонними» были все, кто не входит в экипаж). Но разве скроешь такую новость от завода? Первый запуск! Высыпали рабочие из сборочного цеха, остановились на почтительном расстоянии. Прибежали молодые ребята из КБ, те подошли поближе. Потом потянулся народ солидный: руководители отделов, бригад, групп. Аэродинамик отозвал Гринчика: «Алексей Николаевич, будьте добры. Как я понимаю, вы им пока не нужны, а у меня к вам дело». Они в последний месяц часто встречались, «утрясали» программу летных испытаний. Наконец вышли из КБ Артем Иванович Микоян, Михаил Иосифович Гуревич и другие заместители главного. День стоял морозный, вскоре все начали переминаться с ноги на ногу, подняли воротники пальто. Пора было начинать. Между тем у именинников как на грех что-то не ладилось. Механик сидел в кабине, в десятый раз проверял многочисленные рычаги и кнопки, конструктор, взобравшись на стремянку, заглядывал к нему в кабину, но молчал. Были они бритые, чистые, в отглаженных рубашках, при галстуках. Волнение выражалось у них по-разному: один краснел, другой бледнел. Пожалуй, они уже чувствовали, что первый блин выходит комом. В чем дело? Ведь вчера – еще в цехе перепроверили все, что можно проверить. Может, мороз мешает? — Володя, ты только не волнуйся — тихо, чтоб не слышали «посторонние», говорит конструктор. – Давай последовательно. Проверим форсунку, свечи. Проверил? Так. Зажигание есть? Есть, говоришь? Погоди, я проверю трубки. Эта продувается. Эта тоже… Что за напасть? Ты только не волнуйся. Давай сначала.
Сменяя друг друга и «совершенно не волнуясь», они снова и снова проверяли все хозяйство. Подошел было к ним двигателист с советами, но и сам не смог понять, в чем тут закавыка. Гринчик поймал тревожный взгляд ведущего, ободряюще улыбнулся: не робей, мол! Конструктор тут же отвернулся, полез на стремянку. «Ох, плохая примета! — подумал он. Потом разозлился на себя: — Суеверным сделался! Приметы стал выискивать, звездочет чертов! Надо было лучше готовить запуск. Ох, позорище! Такой позор на глазах всего завода». Он больше не оборачивался, но все время спиной чувствовал взгляды людей, осуждающие, насмешливые. Сколько времени прошло — полчаса, час?
— Володя, давай спокойнее. Слышишь, черт тебя дери, спокойнее! Значит, так. Зажигание есть? Горючее есть?..
Первым, круто повернувшись на каблуках, ушел Микоян. За ним потянулись остальные. Аэродинамик сказал Гринчику:
— Кстати, Алексей Николаевич, мы получили новые данные, есть там одна любопытная кривая…
— Ладно, ладно, я и так уйду, — сказал Гринчик.— Не к чему меня на кривой объезжать. Уйду, чтоб им не мешать.
Двор опустел. Сумрачная тишина повисла над заводом, обступила со всех сторон бескрылую, жалкую, все еще молчавшую машину.
А в середине дня тишина рухнула. Странный звук рванулся с земли в самое небо, отразился от низких серых туч, вернулся на землю и лег, обволакивая весь завод. Все-таки запустили! Оказалось, все дело в пустяке, в мелочи: один из контактов, вместо того чтобы посеребрить, полудили, а олово окисляется, а пленка на нем — изолятор, Какой же шум поднял потом вокруг этой «мелочи» экипаж самолета! А в тот день они добрались до контакта, наладили, и через минуту запел «пускач» (бензиновый моторчик). Еще через несколько минут заговорили реактивные двигатели… Да, это было похоже на гудение примуса — так же, как львиный рык похож на мурлыканье котенка. Но из тысячи мурлыканий рык не сложится; это был совсем другой звук, могучий, сипловато-низкий, угрожающий, непривычно новый, заставляющий сильнее биться сердца.
Снежная пыль летела мимо окон сборочного цеха, литейного цеха, мимо окон КБ. А навстречу нежданной метели бежали люди. Они размахивали руками, кричали что-то, но что — не разобрать. Они были наказаны за свое нетерпение, не успели увидеть самого интересного. В первый момент из хвоста машины вырвался гигантский огненный факел, полыхнул красным пламенем. Снег тучей поднялся к небу. Тут же начал плавиться и задышал черный асфальт, по нему пошли трещины, потом целые пласты асфальта были вырваны и улетели куда-то вместе с реактивной струей. Полетели и комья мерзлой земли — траншея метров в пятьдесят длиной была вырыта в несколько минут. Двигатели ревели, набирая полную силу, гудели все ровней, все гуще. А у машины шумели, хлопали друг друга по плечу именинники, голодные, чумазые и счастливые.
С того дня и начались наземные испытания.
РД-20 первого образца мог работать только десять часов. Механик берег каждую минуту. Он готов был спорить со всяким, кто заставлял его лишний раз запускать драгоценные двигатели. Даже Гринчика не подпускал к ним. Тот ограничивался пока что «холодными запусками»: сидя в кабине, имитировал последовательно все движения, какие понадобятся в полете, а строгий механик, повиснув на стремянке, экзаменовал его. В КБ было объявлено, что все, кому нужно вести наблюдения и опыты, должны собираться у машины в одно время. Конструкторы из разных бригад присоединялись к экипажу, у каждого были свои заботы, и все вместе они учились здесь.
Мерзли у машины, прыгали на снегу, по-мальчишески толкались, чтоб согреться, и забывали все на свете, когда включались двигатели. Старались подобраться к реактивной струе так близко, чтоб только носа не обжечь, сидели на корточках, следили до ряби в глазах. Вблизи шум был до того могуч, что минут пять потом люди ничего не слышали. Когда глухота проходила, вели раздумчивые беседы и горячие споры. Обычно становились в кружок и совали руки в горячее сопло: так все-таки теплее. «Жаль только, ноги погреть не удается», — жаловался механик почти серьезно. И начинались летучие совещания.
