Наконец-то Гринчик остался с машиной один на один. У него было отличное настроение. И очень трудное дело. Гринчик отрабатывал рефлексы.

Рабочий день кончился, вокруг тихо. Может, Гринчик остался один на аэродроме? Большой мир отрезан от летчика стенами тесной кабины. Там, за пределами ее, друзья, и жена с дочкой, и маленький бузотер Колька, и лес, в котором просыпалась весна. А здесь он один с глазу на глаз со своей машиной.

Друзья ушли с летного поля часа полтора назад. Ушли шумной гурьбой и теперь уже, конечно, празднуют. Поохали, наверно, в ресторан, столы сдвинули, сидят все вместе, подняли первые тосты; смех у них, веселье. Повод редкостный: вернулся в строй Анохин. Грех не отметить такое событие. Добился Сергей своего, все-таки добился! Прошел сверхстрогую медкомиссию, врачи долго качали головами, совещались, выставив Сергея за дверь, потом снова вызвали, опять двигали перед его глазом карандашами, наконец, решили: пусть другая, специальная комиссия проверит технику пилотирования этого упрямца.

Сегодня и проверяли. Одним из членов комиссии был Гринчик. Сели все в ЛИ-2, левое пилотское сиденье занял Анохин. Он был спокоен. Остальные волновались. Это был консилиум, составленный из опытнейших испытателей, давних друзей Анохина. Иные не верили, что он в силах справиться с заданием. Гринчик верил и… еще больше волновался.

— Ну что же, Сергей Николаевич, начнем, – сказал председатель комиссии.— Задание: взлет, полет по кругу и посадка.

Анохин начал выруливать. Гринчик сидел сзади и не видел его лица, только плечо и руку. Но рука Сергея так твердо легла на штурвал, так цепко и вместе с тем легко обхватила его, такими привычными движениями парировала толчки, что Гринчик сразу успокоился. Полет прошел блестяще, и сел Анохин с обычной уверенностью, у самого «Т». Человек всего может добиться, если очень хочет. Вернулся в строй! Гринчику это казалось добрым предзнаменованием.

Забегая вперед, могу сказать, что впоследствии Герой Советского Союза Сергей Николаевич Анохин стал одним из лучших наших испытателей реактивных самолетов. Он брался как раз за те задания, где глазомер особенно необходим. Человек, лишенный, по уверениям врачей, «глубинного зрения», испытывал сложнейшие машины, штопорил на них, пикировал чуть ли не до самой земли. Анохин по сей день испытывает новые самолеты.

…Летчики ушли гурьбой, а Гринчик остался на аэродроме. Неужели Сергей обиделся, что он не пошел с ними? Когда они уходили, Гринчик остановил виновника торжества:

— Серега, ты ведь знаешь, я больше всех рад…

— Завтра? — спросил Анохин.

— Если будет погода, – завтра.

— Ну и все. Не о чем говорить.

И Гринчик пошел к своей машине.

Теперь он сидит в кабине — правая рука на ручке, левая на секторах газа, ноги на педалях, — сидит привычно, удобно, как влитой. Можно подумать, что кабина строилась специально для него, по мерке, как костюмы шьют. Прямо перед ним, слева и справа, внизу у ног и чуть пониже плеч, теснятся приборы. Здесь установлено — он подсчитал однажды — больше семидесяти циферблатов, рычагов, кнопок, тумблеров. И все эти приборы Гринчик обязан знать.

Что значит знать? Помнить? Он давно их помнит. Понимать, для чего они предназначены? Ясное дело, понимает. Уметь ими пользоваться? Конечно, умеет. Это азбука. Но азбукой не кончается учение. С азбуки оно начинается.

Гринчик отрабатывает рефлексы.

В воздухе нельзя себе позволить роскошь вспоминать, колебаться, искать, шарить рукой. Путь от решения к действию должен быть архикраток: решил — сделал! Значит, мало знать все эти рычаги и приборы, надо сжиться с ними. Видеть их, не глядя, опускать на них руку, не контролируя себя, Ну, так, к примеру, как входит человек в свой дом, в свою обжитую квартиру. Он ведь не думает о замке, вставляя ключ в замочную скважину, не шарит рукой по стене, зажигая свет. Вот так же должен «жить» в кабине Гринчик.

Он отдает себе мысленно приказания, и руки его единственно верным, экономным движением опускаются на топливный кран, переводят сектора газа, управляют закрылками, триммерами. Он не смотрит на приборную доску и лишь время от времени посылает взгляд вдогонку за рукой, чтобы проверить себя. Так пианист разучивает сложную пьесу, не глядя на свои руки. Правда, пианисту легче: клавиатура рояля никогда не меняется. А испытателю каждую новую машину приходится обживать заново. Притом сейчас перед глазами летчика — впервые в жизни — «клавиатура» реактивного самолета.

Проверив «азбуку», Гринчик переходит к более сложному. В руках своих он уже уверен: не подведут. Захотел выпустить закрылки, и руки сами делают все, что нужно. Но ведь надо еще вовремя захотеть… Гринчик начинает «разыгрывать» полет.

По-прежнему он сидит в кабине, сидит очень спокойно, и руки его почти не двигаются: одно-два движения — и все. А в это время мысленно он уже вырулил на взлетную полосу, получил по радио разрешение на вылет, дал газ… Внимание! Сейчас он впервые оторвется от земли. Руки надо послать на секторы газа. Так. Плавно перевести их. Теперь проверить обороты газовой турбины — быстрый взгляд на прибор. Какая температура газа? Взгляд на другой прибор. Должна быть не свыше 720 градусов. Все в порядке? Пошло давление масла, тоже надо проверить по прибору. Теперь указатель скорости — показывает разбег? Так. Теперь оставим приборную доску, все внимание полосе. Мир открыт перед тобою, обзор широчайший — взлетел…

Каков он будет, этот первый полет? Темный лес перед летчиком, все неясно, все в тумане. Тут какой-нибудь безобидный куст померещится чудовищем, а приветливая полянка может вдруг оказаться трясиной: ступил на нее — и по горло. Темный лес перед ним, и Гринчик первым войдет в него. И проложит через дебри первую тропку. Вначале это будет тропа узкая, и пройдет она по самому краю нехоженого леса. Потом он начнет углубляться, отходить в стороны — медленно, осторожно, но с каждым днем все дальше и дальше. А когда исходит дебри вдоль и поперек, это уже не будут дебри. Темные чудища, которые подстерегали его на каждом шагу, исчезнут, словно их и не было. И вслед за Гринчиком пойдут туда десятки и сотни людей, для которых он, первооткрыватель, рассеял ненастную темень.

Идешь в этот лес — будь смел. Первый, общий для всех испытателей навык — умение преодолевать страх. Продвигаешься вперед, внимание твое напряжено, вдруг треск, пахнуло жаром — что такое? Главное, не беги — это не лучший путь к спасению. Остановись, прислушайся, постарайся понять. Замри на мгновение — и это привычный рефлекс испытателя. Ничего не стряслось? Продвинься еще на полшага, на шаг. И снова остановись, подумай: двигаться дальше или отступить?

Грамотность летчика прежде всего и проявляется в оценке: опасно или не опасно. А поскольку думать в полете некогда, он старается на все сложные случаи приготовить решения заранее, на земле. Ну, разумеется, всего не предусмотришь, На все иметь рефлексы — значит вовсе их не иметь. Важен отсев, и здесь тоже решает грамотность пилота. Скажем, отказал двигатель — тут рефлекс не нужен. Определи по приборам, какой из двигателей отказал, и попытайся запустить его. Случай не аварийный: этот самолёт и на одном двигателе придет на аэродром, Во всяком случае, время для размышлений у тебя будет. А вот если