если по российским дорогам еще проедешь, то российские дураки тормознут тем вернее.

Дряблый подбородок майора заиграл. Мутные глазки раскрылись и сверкнули:

– Да вы, ребята, я смотрю, нездешние! В смысле, как с луны свалились. Поучить бы...

– Я тебе поучу! – выходя из себя, гаркнул Фокин. – Не с чмом разговариваешь! Попридержи базар, а то я не посмотрю, что ты в мундир залез!

Майор произнес понизившимся голосом, как ему самому показалось – зловеще:

– Ладно. Так, значит. Завтра утром, когда приедет Аветисян, заговорите по-иному. Дежурный, этих пока что в «обезьянник»! До утра.

– Э, майор... – начал было Фокин, но Свиридов, который опасался, что нетрезвый Афанасий снова ляпнет лишнее, вцепился ему в запястье и сам препроводил его в плохо освещенное зарешеченное помещение «обезьянника». Фокин хотел было что-то говорить, но Свиридов цыкнул на него, и Афанасий Сергеевич наконец утихомирился. Перспектива ночевать в милиции больше не возмущала его. Тем более что лучше ночевать под крышей, хоть и на жесткой лавке, чем в раскачивающейся под ветром и заливаемой ночным дождем старой машине.

Свиридов же долго не мог заснуть. Смутная, немотивируемая тревога, тлевшая в нем еще при подготовке к дальней командировке, разрасталась. Нет, не этот пухлый майор, нет, не нетрезвый лейтенант Леня, и даже не носато-усатый армянин, который, может быть, и являлся автовладельцем Аветисяном, обратившимся в милицию по поводу якобы угнанной машины, – не они конкретно тревожили его. Нет, что-то гораздо менее ощутимое, менее определенное – словно чье-то назойливое, еле уловимое прикосновение, чье-то неотступное внимание, ведущее его по дороге Хабаровск – Владивосток, как выслеживают дичь. А может, все началось и раньше. Гораздо раньше.

Он не стал перебирать в мозгу перипетии этого длинного дня. Он перевернулся на узкой лавке и заснул. Ему снилась черная, обвитая трещинами дорога, на которую просачивается из близлежащих деревьев рев тигров. Тигры почему-то щеголяли в милицейских фуражках, а потом под ноги попалась колдобина, Свиридов упал, в лицо упругим тигриным прыжком кинулся трещиноватый асфальт, и стало больно. Последнее, что он успел запомнить, была красная машина с заляпанным номером, на дикой скорости пролетевшая мимо него и обжегшая холодом щеку.

Он открыл глаза и обнаружил, что упал с лавки и лежит на боку – неловко подтянутый локоть, боль в бедре – и с прижатой к холодному мокрому полу щекой.

Юля припарковала свой красный «Хендэй Соната» у трехэтажного белого здания, которое было ей хорошо знакомо. Она раза два или три останавливалась здесь на постой. Гостиница была не ахти, не чета владивостокским, новосибирским и особенно московским. Тремя этими городами и исчерпывался список больших населенных пунктов, в которых приходилось бывать Юле. Она давно хотела попутешествовать за рубежом, средства позволяли, но не позволяли, так сказать, спонсоры. Хотя нет, слово «спонсор» перестало быть актуальным года как два уже; сейчас богатые папики предпочитали камуфлироваться более обтекаемыми словами типа «меценат», «компаньон» и даже «друг детства». Заменяя этим упомянутое слово «спонсор», в народном понятии едва ли не эквивалентное слову «сутенер». Нет, скорее нечто среднее между «сутенером» и «ворюгой», только очень крутым и потому еще более ненавистным. Юлины «меценаты» и «компаньоны» объединились в одном лице – в бугристом и скуластом лице Вадима Орехова по прозвищу Грек. Этот Грек в свое время прославился тем, что среди бела дня на площади расстрелял чеченского авторитета Казбека с пятью сподвижниками. Разумеется, не в одиночку. Прокурор города, который с покровителями Грека еженедельно выезжал на пикники, едва ли не в прямом эфире назвал того, кто убил кавказцев, благодетелем всего Приморья. Греку ничего не было, хотя имя убийцы знали чуть ли не все.

Юля называла это дальневосточным синдромом. Это когда очевидное преступление остается безнаказанным, потому как закон что дышло – куда повернешь, то и вышло. Ведь это особенно удачно выходило в Приморье, которое ближе к Токио, Сеулу и Пекину, чем к столице собственной страны. Дальневосточный синдром БЕЗНАКАЗАННОСТИ. Юля давно знала, что в Приморье как нигде в России власть срослась с бандитизмом. Знала – то есть не по красивым словам, а по собственному опыту и из собственной жизни вынесенным урокам поняла.

Она вошла в вестибюль гостиницы и даже бровью не повела, когда торчащий за стойкой рослый молодец выпучил на нее глаза, как будто увидел голливудскую знаменитость. Юля давно свыклась с тем, что она красива, и порой ослепительно красива, и эта привычка давно превратила восхищение и комплименты со стороны других людей в обыденность, скучную и утомительную. Она ненавидела, когда мужчина начинал делать ей комплименты. Юля всегда ждала, что это вот-вот выплеснется в явную грубость и необузданность. Потому она спокойно оборвала служителя гостиницы, когда он попытался преподнести ей коряво слепленный комплимент, и небрежно подала ему двумя пальцами свой паспорт.

– Строгина Юлия Павловна, – прочитал тот. – Что, в самом деле строгая?

– В самом деле, – отозвалась она. – Давайте ключ, я хочу спать.

– Проводить вас...

– ...до номера, до кровати, до ручки? Не стоит. Я как-нибудь сама.

Юля была зла. Это было тем более странно, что назавтра ей предстояла веселая встреча со старыми друзьями, которые наметили пышный пикничок и, быть может, уже прибыли на условленное место. Дождь им не помеха. Они же возьмут ящика два водки, на меньшем не сойдутся. Юля была тем более зла, что не понимала причин своего отвратительного настроения. Да, ей предстояла очередная опасная работа. Но ведь давно прошли те времена, когда чувство нарастающей опасности было острым, как лезвие бритвы. Все притупляет время – и режущую кромку ножа, и обжигающий холод снега на коже; и пучеглазый страх, таращащийся на тебя из каждого угла, из-за каждого куста, тоже подвластен этому всемогущему времени.

Юля прошла в номер и, не раздеваясь и не зажигая света, бросилась на кровать.

– Наверно, скоро сдохну, – сказала она громко и сама испугалась своих слов, потому что тотчас же вскочила, зажгла свет и начала смотреть на свое отражение в слегка покосившемся зеркале. Оттуда на нее несколько тревожно взирала эффектная женщина лет двадцати трех, со стильной прической и притененно- бледным лицом с тонкими чертами. Широко расставленные глубокие глаза, точеный носик, чуть приоткрытые губы, за которыми видна перламутровая полоска ровных зубов. Юля приняла нарочито томное выражение лица, а потом резко перешла к мине глупой малолетней кокетки, собирающейся залучить к себе в гости ухажера из 8 «Б». Что характерно, то и другое вышло на заглядение, и она рассмеялась несколько истерично. Что-что, а играть она умела. Учили. Учителя были хорошие.

Юля была дочерью врача-хирурга. Отец, Павел Кимович, воспитывал ее один, мать умерла, когда девочке было года три или около того. Юля была единственной дочерью, и потому недостатка ни в чем не испытывала. Павел Кимович всегда хорошо зарабатывал, несмотря на то, что являлся носителем не самой денежной в России профессии: врач. При коммунистах он хорошо получал как заведующий хирургическим отделением в областной больнице, делал тонкие операции, которые, кроме него, во Владивостоке делали еще два или три человека. Затем он удачно вписался в волну реформ и перешел на работу в платную клинику. Где стал зарабатывать еще более неплохо. Были даже случаи, когда «новые русские», покалечившиеся в результате разборок, презентовали хирургу приличные суммы в валюте, от которых он, разумеется, никогда не отказывался. Сам Павел Кимович был неприхотлив в быту, он вполне удовлетворялся своим подержанным «Москвичом», дачкой плюс пять соток, смотрел старенький «Рекорд», да и то одни новости. Подрастающая Юля заставила его в корне изменить взгляды на жизнь. Юля не понимала, зачем складировать баксы в сундуке, если можно купить столько необходимых современному человеку вещей. Так были куплены новая машина, бытовая и видеотехника, компьютер, обставлена и отремонтирована квартира. Естественно, Юля вытребовывала у папы модные шмотки, косметику и все такое. Правда, Павел Кимович ее не распускал и злоупотреблять не позволял. То же было в отношении Юлиных знакомств с парнями: папа не неволил, но и из-под контроля не выпускал. Всегда знал, с кем общается его дочь, думал: «Что ж, выйдет замуж за хорошего человека, и мне, и ей лучше будет». Под аккомпанемент этих расслабленно-бытовушных мыслей Павел Кимович как-то раз пришел с работы, с ночного дежурства, раньше, чем следовало, и обнаружил дома занимательную картину: Юля лежит спиной