опередила:

– Может быть, вам тогда что-нибудь поесть дать? Вы же только что с дороги, проголодались, наверное...

Колыма, который действительно последний раз перекусил еще в Москве, с благодарностью кивнул. Девушка вышла из комнаты, но скоро вернулась с какой-то едой, название которой Колыма с ходу не запомнил. Горец от еды отказался и снова вышел из комнаты в гостиную. Колыма быстро насытился, а потом в дверь квартиры позвонили. Это принесли заказанный Горцем костюм. Через несколько минут Колыма переоделся и был полностью готов. Снова появившийся Горец повел его в гостиную знакомить с людьми.

Народу оказалось не слишком много – человек десять. Видимо, присутствовать при оглашении завещания было позволено далеко не всем, а только самым близким людям Свана. Горец представил Колыму по всем правилам блатного этикета, Коля вежливо обнялся с каждым из присутствующих, но с ходу всех все равно не запомнил. Вообще-то память у блатного была натренированная, но все грузины казались ему очень похожими друг на друга, а их имена и погоняла представлялись бессмысленным набором звуков.

Тут до Колымы неожиданно дошло, что, когда будут читать завещание, он ничего не поймет. Вряд ли ради него одного читать будут на русском языке. Он оглянулся, но Горца поблизости уже не было, была только девушка в белом.

– София, вы сможете мне переводить, когда будут читать завещание? – негромко спросил Колыма.

– Конечно, – кивнула девушка. – Вы садитесь, сейчас уже начнется, нотариус приехал.

Колыма устроился на одном из стульев, девушка села рядом с ним. Вскоре в гостиную вошел невысокий пожилой грузин очень важного вида с толстой папкой в руках. Рядом с ним, что-то быстро ему втолковывая, шел Горец. Нотариус кивал и отвечал односложно. Горец проводил его до стола, вежливо придвинул стул, а потом отошел и занял место среди прочих ожидавших оглашения последней воли Свана.

Грузин за столом достал очки, надел их, потом открыл папку, вынул оттуда несколько листков бумаги и принялся громко читать.

– Сейчас просто традиционные слова, имя, фамилия, в здравом уме и твердой памяти, – зашептала Колыме девушка. Блатной благодарно кивнул.

Грузин за столом сделал паузу, а потом громко и четко произнес несколько предложений.

– Говорит, что дядя завещал все движимое и недвижимое имущество Софии Киприани, – сказала девушка.

Колыма ничем не проявил удивления, но это стоило ему немалых усилий. Выходит, эта спокойная, молчаливая девушка и есть правопреемник Свана? Ничего себе! Но она сама, кажется, не очень-то удивлена, видимо, заранее знала о том, что написано в завещании дяди.

Грузин тем временем читал дальше.

– Сейчас ничего особенно важного, он перечисляет собственность, называет документы...

Взгляд Колымы ненароком упал на Горца. На лице молодого грузина застыла яростная гримаса. Да, для него-то, похоже, завещание пахана оказалось полной неожиданностью. И притом неприятной. Горец, краем глаза заметив, что на него смотрят, тут же справился с собой, и его лицо приняло непроницаемое выражение, но Колыма уже успел сделать свои выводы.

Еще минут пять нотариус читал документ, а девушка молчала. Видимо, список собственности покойного был довольно длинным. Что ж, это и неудивительно. Наконец грузин снова сделал паузу, потом прочитал еще несколько фраз, после каждой из которых слушавшие его люди вели себя все беспокойнее и беспокойнее. Они стали переглядываться, обмениваться короткими фразами, кто-то даже переспросил нотариуса. Слов Колыма не понял, но интонация была совершенно ясна.

– Что такое? Что он прочитал? – тихо спросил он у девушки.

– Последнее желание дяди, – ответила она. – Он пишет, что хочет, чтобы его похоронили у вас на севере, в Магадане, на какой-то блатной аллейке Приморского кладбища.

– Не Приморского, а Морского, – поправил ее Колыма, сразу поняв, о чем идет речь. В Магадане действительно было такое кладбище, а на нем такая аллейка, и похоронены там были люди непростые – сплошь воры, блатные, лагерные и вольные авторитеты. Быть похороненным там считалось великой честью, не меньшей, пожалуй, чем воровская корона. Словно звезда героя посмертно. Так что как раз Колыме это желание Свана было очень понятно.

– Ну да, – кивнула девушка. – Я просто так перевела. Дядя пишет, что там, на Колыме, прошла большая часть его жизни, что там он познакомился с хорошими людьми, многих из которых уже нет в живых, и что он хочет лежать с ними в одной земле.

Тем временем волнение среди слушателей нарастало, и нотариусу даже пришлось повысить голос, чтобы дочитать последний оставшийся у него в руках листок.

– А почему они все так заволновались? – тихо спросил у девушки Колыма. – Захотел Сван, чтоб его у нас похоронили – его право.

– У нас другие традиции, – коротко отозвалась София. Она явно хотела объяснить поподробнее, но нотариус снова начал читать, и она затихла.

На этот раз читал нотариус недолго, а закончив, снял очки и принялся складывать свои бумаги. Было ясно, что завещание дочитано до конца. Не дожидаясь вопросов Колымы, девушка перевела:

– Он прочитал имена свидетелей и тех, кому дядя поручил проследить за тем, чтобы его воля была исполнена. Это Мамука Султушвили и Тенгиз Санвоани, они его помощники. А его похоронами он поручил заняться мне. Свидетели, которые присутствовали при подписании завещания, это тоже мы трое.

– Ясно, – кивнул Колыма и огляделся.

Нотариус собирался уходить, а большая часть грузин осаждала двоих солидных пожилых мужиков, рядом с каждым из которых было по здоровому молодому парню. Колыма сразу узнал телохранителей. Было ясно, что это и есть Мамука и Тенгиз, фактически наследники Свана. Насколько Колыма понял, предусмотрительный старик велел им проконтролировать, чтобы его наследницу не обобрали, и им же поручил дальше вести дела группировки. Такие вещи в официальном завещании не напишешь, но и так все понятно – они свидетели, они же за переоформлением следят, они же наверняка и управляющими всех фирм Свана назначены.

Колыма про себя усмехнулся. Кажется, он даже понимает, почему их именно двое. Один бы испытал слишком большое искушение сбить прикуп на себя – что ему сумеет противопоставить женщина? А пока их двое, каждый будет за другим присматривать. Что ж, умно придумано. Однако к кому теперь ему обращаться со своим делом? К кому-то из них или... Или все-таки к Софии?

Про «груз» в завещании, естественно, ничего не сказано, но Горец говорил, что никто из местной братвы не в курсах.

«Ладно, поговорю с Софьей, а если она не знает, то с этими», – решил Колыма.

Тем временем народ начал расходиться. Первым ушел нотариус, оставив Софии как наследнице свою папку с завещанием Свана, а за ним потянулись все остальные. Правда, процесс этот растянулся надолго, каждый прощался с племянницей покойного и с Горцем, что-то им говорил. Особенно долго и эмоционально прощался Горец с Мамукой и Тенгизом, но Колыма так и не сумел понять, то ли они ссорятся, то ли разговаривать так громко у горячих южан положено. Но всему приходит конец, и через полчаса в квартире остались только трое: Колыма, Горец и София. Следом за девушкой они прошли в небольшую комнату, где Колыма ел и переодевался.

София была совершенно спокойна, а Горец, напротив, возбужден до предела. Едва успев устроиться в кресле, он громко заговорил:

– Вах, я ничего не понимаю! Почему Сван хочет, чтобы его хоронили в Магадане?! Его родина здесь, в Грузии!

– Э, Горец, там место особое, – ответил Колыма. – На блатной аллейке Морского хоронят не всякого, только серьезных авторитетов, это большой почет. Знаешь, какие там люди лежат?

– Коля, я понимаю, – Горец прижал руки к груди, – но и ты пойми, у вас свои традиции, у нас свои. Для тбилисца нет могилы желанней, чем на кладбище Вакэ! Там все Чавчавадзе похоронены, Константинэ Гамсахурдиа, Джаба Иоселиани и мать Сталина тоже там! И для блатных место у нас там свое есть! Там десятки законников, сотни авторитетов! Все уважаемые люди! Свана тоже надо там хоронить! Иначе никак