Наливайко. Завещание лорда Эндрю
— Ну вот, джентльмены, теперь я в полном вашем распоряжении. — Проводив супругу в палатку, Наливайко вернулся на кухню и уселся за стол, устраиваясь для обстоятельной беседы. — Кстати, повторюсь, но скажу: чужих ушей у нас здесь нет.
Правду сказать, помимо чужих ушей, практически отсутствовали и свои. Фраерман увёл-таки Краева к себе показывать карту, Ганс Опопельбаум вылизывал котёл, а Генри Макгирс уломал-таки Варенцову показать ему в действии дровяную плиту. Так что конфиденциальность гарантировалась. Не Зигги же с Шерханом станут подслушивать секреты!
— Итак… — О'Нил вытащил объёмистый, плотной бумаги пакет, подержал на ладонях и передал Наливайко. — Это вам.
На плотном конверте знакомой рукой покойного лорда Эндрю было начертано: «Господину Наливайко. Лично».
«Грехи наши тяжкие…» Василий Петрович вздохнул, вытащил из кармана нож и с хрустом распотрошил письмо мёртвого человека. Внутри оказался ещё один запечатанный конверт с надписью: «Вначале вскрыть это». И чёрный, точно из-под фотобумаги, пакет, в котором прощупывалась пачка листов. Сразу вспомнилось советское время, пропуски, допуски, первый отдел и содранные с американских микросхемы, возведённые в ранг государственной тайны.
Чувствуя себя родственником Джеймса Бонда, Наливайко разорвал первоочередной пакет, вытащил послание и опять умилился почерку бедного Эндрю. Буквы были крупные, почти печатные, видно, что человек поотвык писать от руки, всё больше сперва на пишущей машинке, а потом на компьютере. Они там за роллер берутся, только если подделки боятся или хотят всё сердце вложить.
«Здравствуйте, дорогой друг и коллега, — начал вникать Наливайко. — Если вы сейчас читаете эти строки, значит, душа моя уже далеко, и, к сожалению, не могу утверждать, что она путешествует на небеса. Увы, друг мой, не всё в этой жизни я вспоминаю с гордостью и удовлетворением. Как вы знаете, я некогда работал на правительство и участвовал в создании орудий убийства. Сейчас, однако, я уже свободен от каких-либо обязательств, а потому считаю возможным и даже необходимым сообщить вам следующее. Материалы секретных архивов Николы Теслы[138], к которому у меня имелся доступ, вкупе с результатами ваших экспериментов позволили мне рассчитать алгоритм определения параметров Входа. А именно — фазы, частоты, мощности и координаты. То, чем занимались мы с вами, было словно подёрнуто туманом неопределённости, но теперь, с подачи гениального серба, этот туман исчез. Перед нами засияла реальная возможность победы над необратимостью бытия. И ключи от этой победы, мой друг, отныне в ваших руках. Впрочем, не будем заглядывать в будущее, а обратимся к суровой реальности. К сожалению, обстоятельства складываются так, что вы единственный человек, на которого я по большому счёту отваживаюсь положиться. Мои ученики — кто бездарен, кто слишком корыстен. Любимый и уважаемый мною Робин Доктороу — человек, скажем так, сугубо земной и чурается „безумных“ идей, а профессор О'Нил… О дорогой Василий, это отдельный разговор. Чем больше я присматриваюсь к О'Нилу, тем более убеждаюсь, что он не тот человек, за которого себя выдаёт. Он создал себе репутацию нигилиста и бунтаря, но с некоторых пор я уверился, что это лишь маска, ширма, скрывающая его истинные намерения. Как говорят французы, хочешь стать незаметным — встань под фонарь. Со всей ответственностью, мой друг, берусь утверждать: О'Нил неотступно следил за мной, пытался манипулировать моими мыслями и — осознанно или неосознанно, Бог ему судья — старался внести аберрацию в результаты моих работ. Более того, ещё в самом начале нашего с вами сотрудничества я волею случая заметил в его компьютере файл, озаглавленный „Nalivaiko“. Я полюбопытствовал, и это оказалось, мой друг, ваше досье.
Кто такой О'Нил — шпион, провокатор, маньяк, конкурент? Не знаю, да, собственно, и знать не хочу. Доподлинно мне известно одно: это гениальный математик, без которого мои исследования зашли бы в тупик. Поэтому я был вынужден его терпеть.
Итак, теперь, когда вы читаете эти строки, лишь два человека на всей планете в полной мере представляют себе истинные перспективы нашей работы. Один из них вы, мой дорогой друг, другой же — хитрое рыжее существо, называющее себя профессором О'Нилом. И очень может быть, что оно захочет остаться в одиночестве. Поэтому, сэр, я призываю вас к предельной осторожности. Почаще оглядывайтесь и держитесь по обстоятельствам от О'Нила как можно дальше. Что касается меня — я прибег к военной хитрости, словно Кромвель при Данбаре[139], и вложил в пакет с завещанием заведомо ложные расчёты, постаравшись при этом, чтобы ошибку было непросто заметить. Да-да, дорогой друг, эта толстая пачка испещрённых формулами листов годится только заворачивать дохлую рыбу. Истинные же результаты исследований надёжно укрыты в подземелье моего замка, в Камере Плачущего Привидения. Чтобы открыть тайник, нужно забрать ключ, который находится на месте одного из кирпичей в кладке западной стены. Ряд по горизонтали подскажет третий член второго уравнения матрицы, ряд по вертикали — второй. А дальше, дорогой коллега, всё зависит от вас. Впрочем, в ваших способностях, энергии и порядочности я нимало не сомневаюсь. Итак, опасайтесь О'Нила, полагайтесь на Доктороу, уповайте на случай и верьте только себе. Храни вас Бог.
Искренне ваш Эндрю Макгирс».
Закончив читать, Наливайко ещё какое-то время держал письмо в руках, хмуря брови и делая вид, будто с усилием разбирает английский. Замки, тайники, привидения… А ему, профессору Наливайко, похоже, досталась роль подсадной утки. Или живца. Который, ко всему прочему, слишком много знает. Что действительно у О’Нила в башке? Может, он действительно маньяк, сумасшедший или шпион? Со всеми вытекающими? Будто мало того, что где-то рядом рвутся вакуумные бомбы, вовсю гуляет смерть и остаётся лишь цепляться за честное слово Краева, пообещавшего, что до утра их не тронут.
«Господи, и какого хрена меня понесло в науку? — Наливайко тяжело вздохнул, продолжая разглядывать рукописные строки. — Ведь камээса по „тяжёлой“ сделал играючи, в классике и в боксе был не последним. Вот оно, горе от ума… — Василий Петрович незаметно покосился на О'Нила. — А может, Краева на него натравить? Или Мгиви? Пусть бы у него в мозгах покопались. А Шерхан пока от Тамары лучше пусть далеко не отходит…»
Снова якобы сосредоточился на тексте и вдруг с грустной насмешкой подумал, что, сделайся он спортивным наставником, сейчас небось тщился бы решить препоганую допинговую проблему и ругался бы про себя: «Дёрнула же нелёгкая пойти в спорт, ведь хорошо же учился, сейчас мог бы уже докторскую дописывать…»
Краев. «Терм.»
Говорят, нынче всё делается в Китае. Даже отставки некоторых должностных лиц[140]. Мы привыкли ругать ширпотреб китайского производства, но иногда попадаются и очень пристойные вещи. Может, дело зависит от того, болела ли в тот момент коленка у дядюшки Ли, на которой он клепал означенное устройство, а может, Китай постепенно движется от количества к качеству? Не в пример некоторым державам, которые задумываются о нанотехнологиях, не умея обеспечить своих жителей качественными ножовками и молотками…
Как бы то ни было, у Фраермана в палатке очень многое было китайского изготовления, а Матвей Иосифович не покупал абы что. Раскладные стулья были удобны и прочны, антимоскитная сетка — надёжна и очень легка, а лампа, работавшая от маленького генератора, ярко освещала пластмассовый столик.
