Мгави удобно сидел на ветке исполинского дерева муду, обозревая окрестности. Прямо у него под ногами расстилалось море зелёных вершин, полных пернатой жизни и солнца. Далеко позади это море прерывалось границей раскалённой пустыни. Даже очень сильный человек, укрепивший своё тело и дух чудесными снадобьями, едва смог пересечь её ночью. О том, что там делалось под беспощадным дневным солнцем, не хотелось даже думать, и Мгави с содроганием отвернулся. Тем более что в другой стороне, совсем рядом, виднелись хижины Города Мёртвых.
Огромные, величественные, издали напоминавшие настоящие горы…
Вблизи они производили очень странное впечатление. Где предгорья, которые сопровождали бы главную вершину, как свита сопровождает вождя? Две дюжины исполинских каменных махин торчали непосредственно из плоской равнины. Причем вершина одной, ближней к Дому Главного Бога, была срезана наискось. Так, словно по ней прошлись громадным ножом. Невероятно остро отточенным.
«Какая же рука держала тот нож?» — покачал головой Мгави. Ответ на этот вопрос если и можно было обрести, то никак не праздными умствованиями. Мгави вздохнул и принялся спускаться на землю. Повис на лиане, мягко спрыгнул, отыскал взглядом дерево со сломанной макушкой, замеченное ещё сверху, и зашагал вперёд.
Он чувствовал себя готовым к любым испытаниям. Он хорошо выспался, после чего наконец-то испёк плоды квум, да ещё и подстрелил большую птицу-носорога. Его фляга была полна, его ньяма текла без препон, его нога, изведавшая поцелуй розовой гадюки, легко и свободно ступала по лесной подстилке…
Да, духи не оставили его. К полудню, повинуясь мудрости Рисунка Истины, он вышел к западной стороне Дома Главного Бога и в изумлении остановился. Взору его предстали исполинские каменные фигуры, воздвигнутые на пьедесталы из чёрного камня.
Вот обнажённая женщина с изогнутым мечом в руке. Она была поразительно красива, хотя черты её тела и лица ничем не напоминали женщин-атси или сопредельных племён. Слишком тонкий нос, слишком поджарые ягодицы[134] … Тем не менее Мгави в полной мере оценил её странную, строгую красоту.
А вот могучий мужчина-воин, попирающий ногой жуткое чудище. Мгави рассудил про себя, что подобное существо могло произойти разве что от соития Чипекве и человека. «Дадевету!.. Сожрать зазевавшегося рыбака — это ещё куда ни шло, но чтобы похищать женщин!..»
Следующей мыслью его было: «Во дед рот раскроет, когда я ему расскажу. Эх… дед…»
Изваяния стояли в начале дороги, выложенной гигантскими плитами. Прямая, как хорошо сделанный ассегай, она упиралась в треугольное устье пещеры, зиявшей в боку горы. Всё здесь было древним, чудовищно древним. Атси — очень памятливый народ. Сказания атси помнили великого Шаку и всех его предков до самого Зулу[135] . Но всё, что касалось этого места, истёрлось из разговоров людей настолько давно, что о самом его существовании знали одни лишь Великие Колдуны…
Странно, джунгли пощадили и дорогу, и пьедесталы, и сами фигуры. Природа и время, казалось, не имели здесь власти.
— Не препятствуйте мне, я пришёл с миром.
Мгави поднял ассегай, приветствуя могучих каменных стражей. Коснулся ладонями дороги и двинулся к отверстию в горе.
Оно было огромным. Таким, что дерево муду могло бы расти на пороге. Таким, что три слона-самца бок о бок прошли бы в него.
Как раз для каменных исполинов, стороживших дорогу.
— О духи горы, не гневайтесь, я всего лишь бык на пастбище жизни, — осторожно вошёл Мгави в величественный, окаймлённый массивной аркой портал. — Не препятствуйте мне, мои мысли чисты…
Он держал наготове походную лампу, сделанную из тыквы, наполненной маслом, с фитилём из волокон тростника. Однако высекать огонь не пришлось — из противоположного конца пробитого в скале прохода лился неяркий свет. Тусклое багрово-красное зарево то разгоралось, то угасало.
Прямо как в некоторых пещерах Катомби, позволявших заглянуть в боковой кратер…
— О духи, не гневайтесь, я пришёл с миром, — повторил Мгави и вдруг почувствовал, как накатился ужас. Липкий, холодный, как талая грязь с ледников того же Катомби… Он сделал резкий выдох и усилием воли подавил дрожь. — С миром я пришёл, о духи, да, с миром, мысли мои чисты…
Шаг, ещё шаг — и липкая паутина распалась, как и не было её. Мгави словно миновал стену, сотканную из страха. Он опять резко выдохнул, окончательно успокоил озеро ньямы и, сжимая копьё, двинулся вперёд. Прямо к тусклому мерцающему, словно глаз Чипекве в ночи, багровому свету. А когда дошёл, то замер в изумлении и лишь немалое время спустя сумел прошептать одними губами:
— О, убей лев того леопарда…
Ход привёл его в исполинскую пещеру, об истинных размерах которой можно было только догадываться. Её-то стены, пол и высокий свод испускали тот самый багровый, ритмично бившийся свет. Пещера была словно выложена тлеющими углями, которые то раздувал ветер, то гасил ползучий туман.
Внутри царил страшный беспорядок, наводивший на мысли не о природных обвалах, а о сражении и разгроме. Глыбы величиной с бегемота, глубокие ямы и трещины в когда-то ровном полу, всюду кучи странных предметов, по виду — выточенных из бивней слона Однако наконечник копья, выкованный лучшим кузнецом деревни, не оставлял на этих предметах даже царапин. А если так, то что же это должны быть за слоны?..
Мгави даже не сразу обратил внимание, что в пещере в помине не было звериных следов, помёта, костей. И под потолком не дожидались темноты летучие мыши. Он задумался над этим и сказал себе: «Ничего удивительного. Кто пройдёт сквозь липкую стену страха? Только тот, кто вполне овладел своей ньямой».
Мгави, впрочем, совсем не был уверен, что его тайные умения, выведшие его живым из болота и гибельной пустыни, помогут преодолеть оставшиеся ловушки.
Он вытащил Рисунок Истины и, следуя указаниям древних, двинулся по пещере, держа направление с запада на восток.
Чем дальше он шёл, тем сильнее изумлялся. Вот уж воистину жилище Богов! Вокруг — горы таинственных сокровищ, на стенах — рисунки. Вздумаешь постичь их — до конца жизни не справишься. По полу вьются толстенные лианы, только вместо древесных волокон у них под корой какие-то блестящие
