Однако усилие, которого потребовал от себя Мгави, оказалось почти запредельным. У него закружилась голова, а живот свело мучительной судорогой. Переломившись в поясе, он упал прямо в алмазные россыпи, и на какое-то время всё окружающее перестало для него существовать.

Он долго витал в темноте и тишине, успокаивая коловращение ньямы. Потом открыл глаза и кое-как поднялся, усталый и обмякший, как заживо сваренная змея. Сейчас он, наверное, мало напоминал легконогого воина, бежавшего по ядовитым пескам. Только глаза полыхали прежним огнём. Он всё же не опозорил славных предков, не уронил чести деда. Он, Мгави, действительно великий воин и могучий колдун…

Оставалось только найти чудесную Флейту, и Мгави принялся за дело. Острые грани кристаллов искололи ему все колени, в кровь разодрали руки, но Флейта нашлась — неожиданно увесистая, приятно ощущаемая в руке, сделанная из какого-то материала, не боящегося отточенного ножа. Сразу чувствуется — вещь!

Вот бы к ней ещё и Нагубник…

«Погоди немного, и ты запоёшь, — мысленно обратился Мгави к Флейте. — Да, да, погоди немного, и твоей песне будут внимать с земли на небеса…»

Теперь его не остановит ничто. Он добудет Нагубник, узнает Волшебную Песню и сыграет её. Так, что его имя никогда не будет забыто…

Только вот когда ещё это будет? Мгави понимал, что до золотых времён следовало дожить. Это будет непросто. А ещё сложнее будет уберечь Флейту от жадности других знатоков песен судьбы…

Он вытащил калебас с Желчью пяти лиан, бережно открыл и принялся осторожно капать на свою левую голень. И это опять было дело, требовавшее предельного сосредоточения и, прямо скажем, немалого мужества. Желчь пяти лиан растворяла камень, разжижала плоть, делала кости мягкими, словно воск…

Постепенно на чёрной коже Мгави возникла тонкая бесцветная полоска и потянулась от колена к ступне. Повсюду, где кожа утрачивала черноту, плоть зримо превращалась в желе. Скоро на жилистой ноге возникла рана, напоминавшая очень глубокий незаживающий порез шириной в палец. Из него точилась сукровица, а кожа по краям была мертвенно-белой.

Ощущения были жутковатые. По крайней мере, опереться сейчас на эту ногу Мгави нипочём бы не отважился. Собравшись с духом, он сперва погрузил в рану палец, а потом вложил в неё Флейту — на самое дно, вминая в размягчённую кость.

Теперь нужно было размять Глину бессмертия, погуще умастить рану, лечь на пол, вытянуться на боку…

Пользоваться этими снадобьями Мгави ещё не приходилось, и он приготовился терпеливо ждать, однако ожидание не затянулось. Глину бессмертия готовил сам дед: очень скоро рана перестала сочиться, на глазах покрылась коркой и превратилась в длинный выпуклый рубец. А потом и он рассосался, как кусочек воска над пламенем костра.

На эбеновой ноге осталась лишь белёсая отметина, выглядевшая как след от старой царапины. Глядя на неё, Мгави невольно задумался, что будет потом, когда придёт пора доставать дудку… Как бы припасти к тому времени все необходимые вещества? А потом ещё приготовить желчь и глину не хуже, чем получилось у деда?..

«Впрочем, — сказал он себе, — это будет потом. Ещё очень не скоро. Вот подойдёт срок, тогда и подумаем».

Полежав немного, Мгави собрался с силами, опасливо поднялся — и уже веселее, расшвыривая ногами звенящие хрусталики, пошагал вперёд и достиг конца коридора.

Там обнаружилась уже знакомая ему круглая площадка-ключ, выступавшая каменными рёбрами над уровнем пола. «Помогите, духи, чтобы она сработала не хуже той, на входе! Была не была!» Мгави осторожно встал на древнюю плиту, сглотнул, воззвал к ньяме, представил себя длиннохвостым чудовищем…

В глубине гор загрохотало, камень под ногами дрогнул — и гигантская каменная дверь неспешно поплыла вверх.

«Ну, духи, вы заслужили свою пищу. Моя добыча теперь и ваша добыча!»

В спёртый воздух тысячелетнего коридора ворвался свежий ветер, бальзамом пролились в уши птичьи голоса, золотое солнечное сияние превозмогло голубоватую полутьму. Мгави вылетел наружу одним прыжком, с наслаждением окунувшись в запахи, цвета и звуки свободы.

Он невольно прикрывал веки от неистового солнца, на его губах уже возникала торжествующая улыбка… однако прыжок завершился не слишком удачно — ступни Мгави разом погрузились в густую скользкую грязь, тошнотворную даже на ощупь.

Может, это была гнилая труха дерева бинту, от запаха которой приключается неудержимая рвота?

Может, полежавшие на жаре внутренности шакала? Или раздувшийся на солнце, покрытый слизью дохлый питон?

В ноздри шибануло чудовищным смрадом, рот наполнила вязкая, сворачивающая скулы слюна, а в животе зашевелился не просто когда-то съеденный завтрак — оттуда устремились к горлу все кишки.

Судорожно сглатывая, Мгави заставил себя посмотреть под ноги. Обычное зрение различало только траву и прелые листья, но дедушка не зря натаскивал внуков, и Мгави увидел змею.

Увидел, но предпринять ничего не успел. Гадина, источавшая убийственный смрад, оказалась куда проворнее розовой болотной гадюки. Миг — и она лентой обвилась вокруг ноги, воткнулась мордой в пупок…

И Мгави отчаянно закричал, ощутив её в желчном пузыре, там, где обитает сущность человека — его душа.

«Прочь, тварь!» — яростно взревел Чёрный Буйвол. Забил копытом, задышал, хотел было смешать с землёй незваную гостью… Змея опередила даже его. Внезапно извернувшись, выросла впятеро, сверкнула глазами и чудовищной удавкой обвила шею быка. Жутко зашипела и принялась стягивать кольца…

Да только и Буйвол оказался крепче скалы. Мускулы его шеи, налитые железной силой, надёжно защищали гортань и кровеносные жилы — поди такого задуши! Змея скоро поняла это и переползла ему на голову, обвив рога призрачной зловещей короной.

И бык зашатался. Он страшно заревел, подломился в коленях, из пасти потекла пена, налитые кровью глаза закатились под лоб. Так он и остался стоять — на коленях, ни жив ни мёртв….

А для Мгави всё выглядело по-другому. Когда гадина проникла в его желчный пузырь, он испуганно закричал, ожидая чего-то непоправимо ужасного. Но вместо предсмертных мук с его глаз словно бы начала спадать пелена.

Она была тягучей и липкой, как яичный белок. Её хотелось скорее стереть, сорвать, сбросить, отречься от неё, как от постылого наставничества никчёмного деда, как от всеми признаваемого первенства проклятого брата. Мгави словно промыли глаза, и он вдруг увидел, насколько непригляден и убог был весь этот мир. Мир, полный глупых и уродливых тварей, годных только послужить пищей высшему созданию, которым, без сомнения, был Мгави. Всех ободрать, ощипать, выпотрошить, посолить, запечь над углями!

И Мгави ощущал в себе готовность сделать именно так. По праву своего совершенства, избранности и превосходства. Как он раньше не понимал, что может брать от этого мира всё что угодно, брать смело, полными горстями, не спрашивая ни у кого позволения…

Вновь оказавшись на древней дороге, он мрачно оглядел каменную женщину, ещё недавно казавшуюся ему такой прекрасной и строгой. Какая чушь! Встретив во плоти, он бы перво-наперво