к этим строкам только что написанный ответ Фридриху Францу фон Унру, который также говорит о нелестных отзывах в мой адрес. При этом следует напомнить о том, что в этом отношении всех превзошел его дорогой брат (или кузен?) Фриц, а именно, написав памфлет, который, если мне память не изменяет, носит название: 'Он никогда не терял'. В нем он представляет некого капитана Юнгера, который носит орден Pour le Merite, бражничает с Гитлером и делает его фаворитке развратные предложения. Он также собирает насекомых, и главное удовольствие его заключается в том, чтобы горящей сигарой прижигать усики большим ночным бабочкам. Гитлер называет его не иначе как 'пустышка'. Тут уж остается лишь повторить вслед за императором Францем Иосифом: ' И мне пришлось испить эту чашу'.
PS. Вы знаете Гертруд Фуссенеггер[942]? Она после аварии лежит в Мюнхенской городской больнице (Талькирхенер - штрассе 48, станция V). Сегодня утром я получил письмо, в котором она повествует мне о своем несчастье. Я сообщаю Вам об этом на тот случай, что Вы имеете представление об этом изысканном авторе.
Хочется надеяться, что при удобной оказии Вы повторите свой визит в Вильфлинген».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 12 ДЕКАБРЯ 1968 ГОДА
Уже много дней, вследствие редкого сочетания тумана и мороза, лежит иней. Леса заколдованы; пара штауффенбергских лип, которые я вижу со своего рабочего места, каждое утро радует меня.
При этом за все эти дни ни разу не появилось солнце; недостает сверкающего света. Под зимним небом разворачивается система наитончайших оттенков серого.
Что захватывает нас в этом кристаллическом мире, в котором, кажется, становится холоднее и теплее одновременно? А также холоднее и красивее, потому что кромка, край, рамка вещей по-новому проникают в сознание. Роса покрывает налетом; иней серебрит, гальванизирует. Он окантовывает красные еще листья малины, делает очевидным искусство тканья паутины. Это — снятие покровов. Вуаль становится прозрачной, оставаясь зримой. «Решительный характер» будней проявляется в каркасах, которые могло бы разрушить одно дуновение; мы задерживаем дыхание.
Тепло становится потому, что с изменением рамок в точке нуля картина по-новому поражает. Тут высвобождается «Внутренняя теплота». В ней, а не в холоде, Кеплер распознает образующую снежный кристалл силу. (De nive sexangula / О гексагональном снеге, Франкфурт-на-Майне, 1611.)
Запас Внутренней теплоты беспределен; он наполняет пустыни и океаны, лед полярных шапок, горячие и холодные звезды, застывшую в точке абсолютного нуля материю.
Вид снежинки согревает — мы чувствуем в ней произведение искусства, в айсберге — величие Вселенной, в которой «ни одно существо не может распасться в ничто».
ВИЛЬФЛИНГЕН, 24 ДЕКАБРЯ 1968 ГОДА
В рождественский сочельник по старой привычке принес свечу на кладбище. Я наполовину зарыл ее в снег, сквозь который она просвечивала. В небе облако влачилось мимо бледной луны, вокруг которой в этот час кружит американский корабль.
Когда я ставлю на могилу свечу, этим ничего не достигается, но говорится о многом. Она горит для Вселенной, подтверждает ее смысл.
Когда они облетают Луну, этим достигается многое, но значит меньше.
1969
ВИЛЬФЛИНГЕН, 1 ЯНВАРЯ 1969 ГОДА
Преходящее искусство. От произведения к произведению, из года в год — и за их пределы. Артерии впадают в Тихий океан.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 5 ЯНВАРЯ 1969 ГОДА
С Рождества снег. Птицы постукивают у окна клювами; я принес из амбара диски подсолнухов. Семечки в совершенном порядке покрывают их от центра к краю, обрамленному засохшими лепестками.
Семечки белые, как слоновая кость, черные или матово-фиолетового оттенка спорыньи. У каждого крошечный шрам: там насаживался венчик цветка. Рубцевание на светлых дисках остается почти невидимым, тогда как на темных оно обозначается пунктиром светлого растра.
Два диска лежат на подоконнике рядом со мной; третий я повесил наверху в рамке. Подлетают птицы, чтобы выклевывать семечки, и оставляют пустые оправы, как броши, из которых вынуты камни. У черных дисков оправы глубокого темно-коричневого цвета, а у белых — светлые: от желтого, как мед, до светло-коричневого, палевого и красно-бурого. Они — тоже художественные произведения. План проступает через оправу и оправленное, через форму и содержание. Для ювелира работа над оправой была бы даже труднее.
Птицы прилетают редко. Чаше всего появляется большая синица [943], время от времени ее изящная родственница, лазоревка[944] . Реже, хотя здесь она обычно налетает стаями, мелькает зеленушка [945] с ее сернистой каймой. Очевидно, голод еще невелик.
Синицам доступен подвешенный диск подсолнуха, который они опустошают, цепляясь за края. Они вытягивают семечки и просто сбрасывают вниз, чтобы потом расклевывать их на подоконнике. Менее проворные зяблики на подобные фокусы не способны. Раздобыв семечко, они улетают с ним прочь или зажимают его в одну из канавок подоконника и долбят клювом.
Они держатся осторожно: с липы бдительно наблюдают за окном, на мгновение подлетают и исчезают с добычей, которую часто еще и роняют. Они касаются диска с края и постепенно вычищают его так, как это происходит при затмении солнца. В конце концов, остается всего лишь колючая скребница, каркасная конструкция да ларь солярного изобилия.
ВИЛЬФЛИНГЕН, 12 ЯНВАРЯ 1969 ГОДА
Еще раз к вопросу о Внутренней теплоте. Итак, Кеплер[946] полагает, что она, а не холод, образует снежный кристалл.
Здесь следовало бы вспомнить о рубцевании, о следе, который остается после операции и говорит о том, что кризис миновал.
Но сначала нам следовало бы освободиться от представления о физической теплоте. Внутренняя теплота живет в ледяной глыбе, как и в солнце, в хлебном зернышке, как и на Синае.
Между тем мы вынуждены пользоваться словом «теплота», если хотим высказать предположения, которые не поддаются эксперименту. Почему мы говорим, например, «Вечная весна», а не «Вечная осень»,
