Когда, как у меня вышло в этом месяце, при чтении разных авторов ты наталкиваешься на множество связанных друг с другом мест, ты склонен рассматривать это как trouvaille [934], как счастливый случай. Однако это скорее плод проведенного с книгами существования, в котором, даже во время военных кампаний, почти ни одного дня не проходило без чтения.

Не вещи связались, а ячейки сети стали мельче — поэтому почти ни одна путина не заканчивается безуспешно.

Почта: и в ноябре больше, чем я осиливаю. Я мог бы провести день за чтением и ответами на письма, однако выкраиваю себе для этого два-три часа во второй половине дня. Если накапливается слишком много, я посвящаю корреспонденции день. Тем не менее, за всем не угонишься. Ведь в индивидуальный ответ должны вплетаться универсальные ходы, которые тем самым исполняют роль объяснений для человека, оставшегося без ответа. Кроме того это способствует прояснению чего-то в себе. Доктринерский стиль тут только мешает; должно срабатывать содержание.

Я оставляю копию не всех писем, а чаще всего лишь тех, которым предшествовал черновой набросок. Несмотря на это, с годами всякого накопилось.

Некоторые фигуры повторяются, например, сообщения незнакомцев о снах, в которых мы встречались. Это важная часть авторства. Я давно отмечаю эти места; ведь возможно, что существует какая-то система. Не проходит ни одной недели без известия от людей, которые, что называется, «стоят на краю». Например, сейчас телеграмма из Мексики:

«Helena vous prie envoyertelegramme appui gouvernement mexicain. Effet empecher atroce danger prise des pouvoirs cainites. Comites etrangers ont tire sur armee et peuple. Votre pouvoir spirituel seul peut annuler effet deemoralisant. Votre disciple qui vous aime plus que vous savez. Helena». [935]

Совсем не единичный случай. В его основе лежит смешение духовного потенциала с властью. Леон Блуа здесь размышлял не менее наивно, чем Елена. Лучше придерживаться строк Ли Тай-бо[936]:

Существуют крошечные линии, пестрые, преходящие пылинки, вокруг которых формируются картины. Они бесценны для историка. Нападение Дамьена на Людовика XV я вижу через меховой воротник герцога Ришелье. Он поднял его, в тот январский день стоя на лестнице замка, потому что было жутко холодно.

Словно тебя разбудил какой-то шум, и ты с невероятной четкостью узнаешь мотив — это превосходно обнаруживается в показании герцога перед chambre criminelle[937]. Все свежо и наглядно; процессуальный отчет, фолиант, насчитывающий свыше шестисот страниц, был опубликован в 1757 году, еще в год покушения. Маршал относился к самому узкому кругу; это он отвел короля наверх и был первым, кто увидел рану.

Этот Ришелье, как говорит один из его биографов, «обладал всеми достоинствами и недостатками придворного своего времени». Далее: «Он женился уже в четырнадцать лет и пользовался у дам при дворе Людовика таким успехом, что опекун велел запирать его в комнате».

Тем не менее, он блистал не только как полководец, но и как придворный и дипломат. Он служил при трех королях, в возрасте более восьмидесяти лет в третий раз сочетался браком. Родившийся еще в XVII веке, он умер буквально за год до взятия Бастилии, в которой трижды сиживал — первый раз из-за дам, потом за дуэль и, наконец, после неудавшегося заговора. Ловкий переговорщик, завоеватель Менорки, образец в битве при Фонтенуа.

Он во многом, даже гурманством, напоминает Суллу Феликса, формата которого он, впрочем, не достигает, несмотря на миф. Однако в нем отразилась его эпоха.

Когда часто и охотно занимаешься одной фигурой или «входишь в нее» как историк, не избежать реплик с другой стороны. Любой коллекционер знает такие сюрпризы. Когда, редактируя, я перечитываю эту заметку, она напоминает мне о свитке, который несколько лет назад по почте пришел из Иерусалима. Отправителем был Хорст Шаде; в нем содержался автограф Ришелье, который мне завещала одна читательница. Это был подробный «off limits»[938] с его подписью. В 1758 году он велел прибить его перед своей квартирой в Ганновере, когда прибыл туда в качестве главнокомандующего. Читательница не знала о моем интересе к нему.

К декабрю и к суровым ночам подходит следующее место из одного очень пространного письма: «То, что Вы говорите о болезни как благоприятной почве для духовидения, верно, поскольку линия здесь ведет до самой смерти в том смысле, что умирающий в момент наибольшей слабости видит 'своих' мертвецов. Состояние ясновидения по моим опытам наступает при пробуждении после сильного опьянения. Опьянение вообще можно рассматривать как концентрацию и сокращение жизни. Тогда похмелье было бы очистительным огнем».

Перед штаб-квартирой буянит какой-то напившийся ефрейтор. Парня забирают. Так Бакунин докучает социалистам; напротив, Штирнер заводит собственную контору. «Эгоист, который знал, что он эгоист» (Маккай, 1910).

Гибель мира происходит ежесекундно; когда человек умирает, с ним гибнет мир вместе со всеми другими людьми. Всякое объяснение блекнет в преображении; сумма, и родство тоже, входит в абсолютное.

«Дорогой Фридрих Франц фон Унру[939], упомянутая Вами ругань уже принесла мне несколько посвящений и даже одно стихотворение. То, что я чувствую себя меньше задетым такими атаками, чем мои друзья, имеет, прежде всего, тактические основания: я отдаю их читать либо своей жене, либо помощнику, если тот находится в доме, а мне потом делают дайджест.

В отфильтрованном виде вещи обретают свой истинный масштаб. При этом даже кое-чему и учишься. Если бы я сам непосредственно занимался этим, то, вероятно, сердился, а это б мешало работе.

С немецкой литературой сегодня обращаются как с боковой ветвью политики или как с областью социологии. Меня же, напротив, в первую очередь интересует язык — это мой диалог. В дискуссии я не вступаю. Я всегда хорошо ладил с духовной элитой — даже там, где она исповедовала другие идеи. Сегодня утром я получил привет от Генри Миллера: 'То Е. J., of whom I have heard so much and always the highest'[940].

Есть, конечно ж, и прочие линии. Но дожив до наших лет, ты обеспокоен иными заботами, нежели те, которые основываются на книгах и их славе. Да и число людей, уважению которых еще следует придавать значение, становится существенно уже. Дорогой Фридрих Франц фон Унру, сохраните мне Ваше».

«Дорогая Маргрет Бовери[941], надо надеяться, Вы имеете в виду лишь относительность, когда пишете, что дела у Вас идут не 'так хорошо', как три года назад. Мы все вынуждены отдавать свою дань времени.

Я остался весьма доволен годом: три великолепных месяца я с женой прожил на Вилле Массимо. Поездка же в Исландию больше послужила дополнению моих знаний об острове.

Упомянутые Вами неприятности меня затрагивают лишь вскользь. В качестве иллюстрации прилагаю