Осьминог тотчас же спрятался за таз. Он сидел красный, злой, тяжело дыша. Из-под щупалец у него торчала какая-то трубка. Она то и дело раздувалась и сжималась. На поверхности воды вздувался и опадал маленький бурун.

Коричневые кальмары носились от одной стенки к другой. Они то плавали, как рыбы, шевеля хвостами, то мчались задом наперёд, выталкивая из себя, как ракеты, струи воды.

Зелёные каракатицы копошились на дне.

— Смотрите, сейчас перекрашиваться будут, — сказал кто-то.

И верно: две каракатицы забрались на осколки кирпичей и сразу стали кирпичного цвета. Щупальца поджали — не отличишь от камней. Третья каракатица залезла на дощечку «Вход воспрещён!», стала чёрной и покрылась пятнами, похожими на буковки.

Смеркалось.

— Ну, теперь всё в порядке! — сказал я. — Большое спасибо вам, выручили. Завтра же я их чик-чик — и сниму. Только надо кого-то попросить, чтобы ночью присмотрел за чаном.

— А тут на причале всегда матрос. Он и присмотрит.

— Давайте матроса.

— Тётя Паша!

«При чём тут тётя Паша?»

К чану подошла женщина с красной повязкой на рукаве.

— Тётя Паша, — сказали ей, — тут у приезжего товарища в чан животные посажены. Ты присмотри за ними.

— Есть присмотреть! — ответила матрос тётя Паша. — Куда они денутся? Чай, не летают. И безногие.

— Не летают! — сказал я. — И безногие. Но вы всё-таки присмотрите.

И пошёл спать.

Рано утром я прибежал к чану.

— Привет! — сказал я тёте Паше. — Как прошла ночь?

— Да так и прошла. Никто к чану не подходил, — ответила тётя Паша. Привет!

«Вот и хорошо! — подумал я. — Сейчас всё сниму!»

Наклонился над чаном, стал считать своё хозяйство. Осьминог на месте, каракатицы на месте, кальмары… Кальмаров нет.

— Постойте, а где же они?

— Там.

— Нету!

Осмотрели мы с тётей Пашей весь чан. Нет кальмаров.

— Н-да! — сказал я. — Таинственное исчезновение. Куда они могли деться? Не по воздуху же улетели!..

В это время мимо проезжал начальник лова. Я хотел было спросить, куда могли деться кальмары, но мотороллер обдал меня синей струёй дыма, и начальник — трах-тах-тах! — промчался мимо.

— Всё ему некогда, — сказала тётя Паша. — И носится, и носится… Я уже целый месяц не могу с ним поговорить. Стара стала, мне бы с причала перевестись в какое-нибудь тёплое место: на склад или ещё куда… А вы что, уже снимаете?

— Ага, снимаю. Каракатиц.

— Да их и не видать. Глядите-ка, мусору сколько на дне.

— Ничего, — ответил я. — А впрочем, можно и почистить.

Я сбегал в цех, достал резиновые сапоги, натянул их и залез в чан. Стою по колено в воде, достаю кирпичи. Сначала я их по одному выбрасывал, потом стал в таз собирать. Наберу полный — передам тёте Паше, та его к морю — и высыплет. Убрали мы с ней кирпичи, выбросили «Вход воспрещён!», выбросили таз. Стало дно чистое.

— А где же каракатицы? — вдруг спрашивает тётя Паша.

Посмотрел я — в чане один осьминог.

Видно, с кирпичами мы и каракатиц выбросили. И когда это они успели в таз залезть? Хорошо, что я их уже снял.

Теперь — осьминога.

Взвел я у аппарата затвор, подошёл к самому краю чана. Осьминог внизу закопошился — и в сторону.

Я к нему — он от меня. Как серое облако, приподнимается и катится прочь. Разве так снимешь?

Надел я снова сапоги и влез в чан. Прижал осьминога к стенке. Навёл на него аппарат. И тут осьминог как вздрогнет! Из трубки его в воду как ударит тёмная струя! Расползлась вокруг осьминога чёрная дымовая завеса. Стал чан похож на громадную чернильницу.

Я махнул рукой и вылез. Долго сидел возле чана, ждал, когда осядет чернильное облако.

Осело. Вижу — всё дно покрыто чёрными хлопьями. Осьминог возле стенки сидит усталый, бесцветный. Какие тут съёмки! Отошёл я от чана, сел на перевёрнутый ящик.

«Вот тебе, — думаю, — и чик-чик!»

Тут раздался голос тёти Паши:

— Гражданин, смотрите-ка, удирает!..

Я обернулся. Над чаном торчали два чёрных осьминожьих глаза.

Глаза исчезли, и над стенкой показались кончики щупалец. Щупальца перебрались через край и, как змеи, соскользнули вниз. Осьминог трогал ими песок.

Песок был колючий, сухой. Осьминогу это не понравилось. Он снова приподнялся над чаном, выставил между щупалец трубку и пустил из неё на землю струю воды.

— Мне что, обратно его толкать или как? — спросила тётя Паша.

— Не надо!

Осьминог приподнялся, перевалил через стенку студенистое, вислое, как мешок, тело, опустился на мокрую землю и пополз по ней.

До воды ему было шагов десять. Сначала он полз быстро, потом всё медленнее. Наверное, песок царапал его мягкое тело. Осьминог побагровел и стал шумно, со свистом дышать.

— Придётся ему помочь! — сказал я.

Но осьминог дополз сам. Он выпустил вперёд на разведку одно щупальце. Оно коснулось воды. Тотчас же всё тело животного подтянулось, собралось в тугой шар, снова легко заскользило по песку. В воде осьминог сразу же повернулся, набрал в себя воду и выбросил её сильной струёй на берег. От толчка щупальца его сложились, как прутья зонтика, тело вытянулось, и он поплыл вдоль причала. Он плыл, то раздувая, то сжимая тело, потом изогнулся и, взмахнув щупальцами, исчез в глубине.

— Ишь как пошёл! — сказала тётя Паша. — Не захотел сидеть в яме.

Я вздохнул:

— Не захотел. Что теперь делать будем, тётя Паша?

В это время к нам подошёл начальник лова. Пешком.

— А где ваш мотороллер? — удивился я. — Испортился?

— Да нет. — Начальник даже смутился. — Я решил так ходить. Понимаете, на машине