Он встал, постоял, качаясь, шагнул в воду и снова опустился на камни: надо скинуть сапоги, штаны ватные и нести все это в руках.

Сапоги — нога об ногу — снял легко. Генеральские сапоги. А штаны долго стягивал с мокрого тела.

«Август, а раздеваешься, как зимой на морозе».

От штанов шел пар. Ноги посинели.

Богданыч попытался связать сапоги ушками вместе — пальцы не слушались.

Удалось кое-как вдеть пальцы в ушки.

Босой, волоча сапоги и штаны по воде, Богданыч побрел в ту сторону, где должен ждать Макатахин.

Всего надо пройти по мелководью метров двести. Богданычу казалось, что он бредет вечность. Вода то достигала плеч, то понижалась по грудь. А у него не было сил выбраться на банку, обойти глубину.

Он хотел бросить штаны, но вспомнил про начхоза: будет ругаться и без капитана не даст других штанов. И снова он поволок за собой тяжелые ватные штаны, как волокут не тонущее в воде бревно или шлюпку, — буксиром.

Когда он вылез на сухой и жгучий от холода камень, где его ждал Макатахин, то скосил в кривой улыбке рот и сказал:

— А все же хорошо, Миша, иметь малое водоизмещение, — и попросил флягу.

Выслушав донесение Богданыча, Гранин позвонил на материк и попросил у Кабанова разрешения немедленно захватить островок Фуруэн. Он объяснил, что таким образом отряд поставит под смертельный удар фланг последнего в Хорсенском архипелаге острова, еще занятого противником, — Эльмхольма, перережет тыловые коммуникации, связывающие Эльмхольм с финским материком. А если весь Хорсенский архипелаг окажется в наших руках, то оборону северо-западного фланга Ханко можно будет считать крепкой и надежной.

Кабанов разрешил, и Гранин тут же отправил к Фуруэну Щербаковского и его матросов, приказав действовать внезапно, молниеносно и, главное, без шума. Богданыч и Макатахин пошли вместе с Щербаковским провожатыми.

В ожидании результатов опасной вылазки проходила ночь. Гранин несколько раз вылезал из Кротовой норы и взбирался по каменистой тропе, по ступенькам, вырубленным в наиболее крутых, недоступных местах, на высоту 19,4, на хорошо замаскированную вышку, где стояли стереотрубы и телефоны и которую называли «глаза отряда». Все вокруг казалось таинственным и неопределенным, как всегда в темные ночи, когда нет горячих боев, а война идет скрытая, полная коварства и неожиданностей. Два лагеря безжалостно следят друг за другом, засылают своих разведчиков и ждут чужих, перестреливаются, дышат воздухом, продымленным, горячим и, кажется, пропитанным опасностями. Гранин был убежден, что в такую ночь сильнее тот, кто не ждет, а действует, кто не считает врага глупее себя, а рассчитывает, где враг способен нанести внезапный урон, и принимает встречные меры. Фронт, невидимый во тьме, был в воображении Гранина как на ладони. Фронт на западе, востоке, севере и юге, фронт и в так называемом тылу — на полуострове и за полуостровом, где, вероятно, тоже действуют группы разведчиков и тоже не спят командиры, беспокоятся о солдатах и матросах, посланных на смертельно рискованное дело.

То там, то здесь вздрагивали и мельтешили огоньки, доносился недолгий, но частый стук пулеметов. Вахтенный наблюдатель тотчас докладывал, где и кто ведет огонь; по телефону с островов или подтверждали его доклад, или исправляли его ошибку. Гранин — на «глазах», и все нити ночной жизни отряда тянулись туда. Гранин не отвечал на доклады наблюдателей, он смотрел в ту сторону, где находился этот чертов Фуруэн и где должен был действовать Щербаковский. Потом он спускался на командный пункт, ложился на постель, застланную бурым байковым одеялом, и, чтобы отогнать тревогу за жизнь матросов, гложущую его всегда, при любой вылазке, в которой он не участвовал сам, толковал с вечно бодрствующим над картой Пивоваровым.

— Кабанов, кажется, целит и на материк, Федор. А что в самом деле, Федор? Когда покончим со всеми этими треклятыми «хольмами», только и останется высадиться на Подваландет, оттуда — на Турку и по берегу Ботнического залива — на север.

— А кто же Ханко держать будет?

— Товарищ Барчуков с писарями.

— Ну и неумная шутка. В телеграмме Ворошилова и Жданова сказано: «Ваша активность — хороший метод обороны». Обороны, а не наступления.

— Да ты пойми: там Норвегия — раз, Пененга — два, Мурманск — три, Баренцево море…

— Северное сияние — пять, Северный полюс — шесть, тюлени — семь, моржи — восемь, айсберги — девять, — поддразнил Пивоваров.

— Фантазии в тебе, Федор, нет, потому и смеешься. Выколотил из тебя Барсуков фантазию. А ведь в лыжном отряде ты человеком был. Сам на Хельсинки звал… Представь: два гарнизона — Ханко и Рыбачьего — протянули друг другу руки и ка-а-ак взяли! Вся маннергеймовщина вверх тормашками.

— Сил на это нет, Борис Митрофанович. А то бы и я вошел в пай с тобой.

— Да сколько нужно тут сил? Только тряхани — фрицы посыплются в залив. У них же там тыл, с девками возятся. А потом, подумай, какая в Берлине будет паника!

Зловещий огонек блеснул в глазах Пивоварова:

— Это еще не паника для Берлина. Будет паника у Гитлера, когда пойдем на запад. Туда.

— Не говори! Дай мне сотню таких, как Фетисов, Богданов и твой Иван Петрович, и хоть сейчас высаживай под Кенигсберг или Штеттин. Представляешь, ночью по радио диктуют, а Данилин записывает: «От Советского информбюро точка абзац в районе германской военно-морской базы Штеттин отряд товарища Г точка пустил под откос…»

— Пока что отряду товарища Г точка надо взять еще один «хольм», — перебил Пивоваров. — Сил там не меньше, чем мы расколотили на Гунхольме. Хорошо бы после Фуруэна устроить финнам на Эльмхольме баню!

— Трудно второй раз поймать. Ученые!

Гранин уже забыл о своих мечтах, встал с постели и погрузился в пеструю схематическую карту Хорсенского архипелага, нарисованную и раскрашенную писарями на листе вощеной бумаги.

— Вздую когда-нибудь твоих художников! — рассердился Гранин и бросил карту.

— За что?

Гранин выглянул за полог из двух солдатских одеял; там у коммутатора читал книжку дежурный писарь.

— Манин, есть там что у Щербаковского? Книжки Густава Эмара читаете, а рельефа местности на карте изобразить не умеете?

Манин хотел было поправить, что на этот раз он читает не Густава Эмара, а Жюля Верна, но поспешил подтвердить, что донесений не поступало. Он знал, что командир волнуется.

— Запроси Гунхольм — не видят ли они, что там, на Фуруэне?

— Есть, запросить Гунхольм!.. «Восьмерка», «Восьмерка», — зачастил писарь. — Я «Гром», я «Гром»… Минуточку, — и ткнул вилку в другое гнездо коммутатора, над которым откинулась крышечка вызова. — Слушает «Гром». Чего тебе, Загребельный?… Есть, есть. Доложу… Товарищ капитан, — повернулся он к пологу, который отгораживал коммутатор от закутка командира, — докладывает Загребельный с пристани. Прибыло пополнение…

Гранин дождался ответа с Гунхольма, неутешительного ответа, взял автомат, стоявший в углу возле койки, сказал Пивоварову, что пойдет на пристань, и вышел из Кротовой норы, на ходу бросив писарю:

— Если будет что с Фуруэна — звоните на пристань…

У пристани стояли «Кормилец» и два других буксира. На берег сходили матросы и солдаты, присланные с Ханко. Гранин еще сверху услышал голоса, обрывки фраз, топот, жестяный перестук котелков, звяканье оружия, складываемого на камни. «Сейчас всыплю Загребельному», — решил Гранин, но тут же успокоился, услышав сердитый окрик начальника пристани:

— Вы что, на базар приехали? Прекратить шум, огонь накликаете!