Кто славит солнышко, любя?

Веселым гимном к небесам,

Навстречу благостным лучам.

Ты - наше солнышко, наш свет!

И детский искренний привет,

Царица-мать, от нас прими.

- И ты смеешь это называть гадостью? Сама ты после этого гадость, душа бесчувственная, которая ничего хорошего не понимает. Это прелестно! Понимаешь? - прелестно!Я уверена, что ни Полярская, ни Мохницкая так не написали.

- Разве и они пишут?

- Ну да, принесли сегодня и уже вручили Дмитрию Николаевичу.

- Хорошо, что я не сунулась! Конечно, их вещи во сто раз лучше, y них, верно, талант, так как y одной отец поэт, y другой - сестра, и довольно известные. Оказывается, оно еще предварительно через цензуру Светлова идет; одного этого для меня достаточно, ни за что срамиться не буду, мерси, что предупредила, - говорю я Любе.

- Глупости городишь! - горячится та. - Во-первых, нет никакой надобности давать Дмитрию Николаевичу, можно прямо Андрею Карловичу; во-вторых, если на то пошло, и твоя мама пишет, а, в- третьих, твое стихотворение должно попасть к Андрею Карловичу и попадет.

И противная Люба сдержала свое слово. Как только Андрей Карлович явился на немецкую литературу, она - тыц - смотрю, стоит уже.

- Вот, Андрей Карлович, Старобельская написала стихотворение к приезду Государыни, такое красивое стихотворение и ни за что не хочет вам показать, стесняется.

- FrДulein Starobelsky стихотворение написала? А, это очень хорошо. Ну, покажите же, FrДulein Starobelsky, не конфузьтесь, я убежден, что это что-нибудь хорошее, вот FrДulein Snegin тоже нравится.

Если я буду дольше отказываться, выйдет, точно я ломаюсь, a я такой враг всякого кривлянья. Нечего делать, достаю бумажку.

- Только громко не читайте, - прошу я.

Пусть, куда ни шло, он - не беда, важно, чтобы до Дмитрия Николаевича не дошло.

- Прекрасное стихотворение, очень, очень мило! - восклицает Андрей Карлович. - A вы еще стеснялись. Видите, я в вас больше верил, чем вы сами, я знал, что FrДulein Starobelsky всегда все хорошо делает, и на нее можно положиться. Очень, очень хорошо.

Скажите, понравилось! Милый Андрей Карлович, он такой добрый! От его похвал y меня «с радости в зобу дыханье сперло» и, чувствую, щеки мои начинают алеть.

Люба торжествует.

В противоположность моей, физиономия Таньки Грачевой принимает светло-изумрудный оттенок: похвала кому-нибудь это свыше ее сил, этого не может переварить ее благородное сердце.

- A мне разве не покажешь? - просит меня на перемене Смирнова.

О, с удовольствием, именно ей: она такая чуткая, доброжелательная, так понимает все…

- Хорошо, - говорит она, - никакой фальши, напыщенности, просто и искренно, как ты сама. Славная ты, Муся.

Вера крепко-крепко целует меня. Эта не позавидует, она всегда так рада всему хорошему, где бы ни встретилось оно. Да и кому ей завидовать, ей, которая на целую голову выше всех нас?

Но кто искренно поражен, это Клеопатра Михайловна: как, эта ужасная, отпетая я, и вдруг??.. Она, видимо, очень довольна своим разочарованием наоборот - и сразу сделалась ко мне ласкова и снисходительна.

На переменке, вижу, Андрей Карлович беседует y поворота лестницы с Дмитрием Николаевичем, a y самого в руке - о ужас! - бумажка с моим стихотворением.

Боюсь поднять глаза, чтобы не встретиться с насмешливой улыбочкой словесника. Вдруг - о, ужас в квадрате! - слышу, Андрей Карлович говорит:

- A вот и она сама. FrДulein Starobelsky ! - зовет он.

Мне становится жарко, и щеки мои, должно быть, «варенее красного рака».

- Так мы на вашем стихотворении и остановились. Сами же вы его, конечно, и продекламируете. Не правда ли, это будет самое подходящее? - последняя фраза обращена к Дмитрию Николаевичу.

- Вот и господину Светлову ваше произведение понравилось, больше всех остальных, a вы стеснялись показать. То-то!

Не веря ушам своим, поднимаю глаза на словесника. Улыбочки, которой я пуще огня боюсь, нет.

- Да, очень мило, просто и тепло, - говорит он.

- Видите, - улыбается Андрей Карлович и «как ландыш серебристый» качает своим арбузиком, заявляя этим, что аудиенция окончена.

- Прекрасная девушка, - едва сделав несколько шагов, слышу я : - умненькая, воспитанная и такая прямая, правдивая натура, - расхваливает меня милый Андрей Карлович.

- Да, одаренная девушка, - раздается голос его собеседника.

Не может быть!.. Он, Дмитрий Николаевич, считает меня одаренной, меня??.. Ведь не за эти же маленькие стишонки? Уж, конечно, и не за «лентяя», так как, в сущности, я оказалась тогда перед ним в довольно глупом положении, - что греха таить! - За что же??.. A все же приятно, что с высоты парнасской, из уст неприступного олимпийца, раздалось одобрительное слово.

Теперь y нас каждый день репетиции. Собирают нас в зале, входит начальница, временно исполняющая должность Государыни, и вся гимназия разом приседает ей с соответствующим приветствием. Потом… Потом на сцену выступаю я, делаю нижайший реверанс, так что почти касаюсь пола коленкой, и начинаю. Страшновато. Все так смотрят. A все-таки хорошо.

Пока мы гимны распевали да реверансы делали, Дмитрий Николаевич успел просмотреть нашего «Митрофанушку - как тип своего времени» и вернуть его нам. В таких случаях ведь никогда без курьезов не обходится; на сей раз наша злополучная Михайлова превзошла саму себя. Как вообще из всех сочинений, где то или другое не совсем удачно и точно, Дмитрий Николаевич и из него читал выдержки, a в нем и то, и другое, и третье и десятое - патентованная ерунда.

- «Недоросли берут свое начало от Петра Первого, - читает Дмитрий Николаевич, - который, распространив в России западноевропейскую цивилизацию, основал их».

Класс уже хохочет с первой фразы.

- Крайне туманно, госпожа Михайлова: выходит, будто вы хотите сказать, что распространение недорослей было одной из реформ этого государя; между тем, по историческим данным, такого преобразования за ним не числится. Нужно точнее выражаться. Далее: «Поэтому завелась мода