- Вот, понимаете ли, после обеда, когда эконом наш к себе уходит, - a уже темно, - несколько из нас и юркни за ним следом. Уже в коридоре, слышим, он нюхает, носом шмыгает. Открыл дверь и еще пуще занюхал. Смешно нам - адски! Переступил порог и поскользнулся - в котлету въехал, еще ступил, - слышим, чертыхается. Умора!
- Дверь в столовую откройте! - кричит прислуге.
- Никак невозможно, Василь Тимофеич, потому вы изнутри дверь замкнули.
- И не думал замыкать! - несется разъяренньш возглас.
На его счастье спички в кармане нашлись. Чиркнул, - смотрит: котлета, котлета/ котлета, кучка ; котлета, котлета, котлета, котлета, кучка. Адски злился. Мы думали лопнет.
- Висельники! Арестанты! - неслось по нашему адресу.
- Пока до дверей дошел и ключ повернул, верно, штучек шестьдесят-семьдесят котлет растиснул, такие тутти-фрути на полу получились!.. A жаловаться не пошел: сказать, что котлетную мостовую кадеты устроили? «А почему?» - спросят. Ведь не один, не пять, не десять, все тристашестьдесят. Да, уж поистине в бамбуковое положение влетел.
Ай да кадеты! Надо ж выдумать! Хотя, правда, можно озлиться, ведь несчастным мальчишкам есть хочется.
Напитавшись, согревшись и отдохнув, затеяли всякие игры.
Не обошлось, конечно, и без фантов. На долю Коли Ливинского выпало продекламировать что- нибудь, и он нас положительно уложил от смеха.
- Басня «Осел и Соловей», сказанная немцем, - начал он:
Придет озель з большие уши
И так он скашет золовей:
Я сам шиляет вас послюшай,
Как ви спевает на полей.
И золовей, стидливый птичка,
Закриль гляза и натшиналь,
A Herr озель, с своя привитшка
Повесил уши и слюшаль.
Другой инструмент так не мошно
Играет лютше золовей:
Как он свистает осторошно,
Што прости милию для ушей.
Вот золовей скончаль свой песни
И низко кланяет озлю,
Aber озель, дурак известни,
Так ответшает золовью:
«Ви, господин, спевает милию,
Вас мошно слюшай без тоска,
Aber гораздоб лютше билио
Вам поушиться в петушка»…
Всем ужасно понравилось. Декламировал он с необыкновенным выражением и точь-в-точь как немец. Откуда он эту штучку откопал? Сначала уверял, что не помнит, потом, наконец, признался, что сам переделал. Может и врет? Но если правда, то молодчина. Нет, он вообще славный и мне очень нравится.
После Коли очередь была за Петром Николаевичем; ему на долго выпало быть исповедником. Вот все мы один за другим ходили к нему в кабинет грехи свои трясти. Пошла и Люба. Долго он ее там что-то исповедовал, наконец, видим, выходит она, совсем расстроенная, смущенная, на глазах слезы и садится в сторонку на стул.
- Что случилось? - спрашиваю я.
- Боже мой, Боже, мне так, так жаль его, бедненького! - дрожащим голосом говорит она.
- Да в чем дело? - добиваюсь я.
- Потом, другой раз подробно расскажу, теперь не могу, да вот и он идет.
Действительно, появляется Петр Николаевич, лицо бледное, жалкое, видно, что ему очень тяжело. Вот тебе и раз. Таким образом, этот веселый, даже сумасшедший день завершился таким грустным впечатлением. Бедный Петр Николаевич!.. Но, однако, как мне его ни жаль, но спать хочу!.. Скорей бай-бай, тем более, что сколько я ни сиди, ведь ему-то, бедняжке, от этого не легче. Еще момент и захраплю над дневником.
