было множество тайников. У них еще оставались сомнения в исчезновении чаши и медальона, а молодой приказчик из «Борджина и Д’Авилло», который так часто навещал Хепзибу и так сильно ее пленил, оставил работу и скрылся. Его хозяева удивлялись не меньше остальных и решительно не представляли, куда он мог деться. Очень долгое время о Томе Реддле не было ни слуху ни духу.

— А сейчас, — продолжал Думбльдор, — если ты, Гарри, не против, я хочу привлечь твое внимание к некоторым обстоятельствам нашей истории. Вольдеморт совершил очередное убийство; первое после Реддлей или нет, не знаю; думаю, что да. Как ты сам видел, в этот раз он убил не из мести, а ради выгоды, чтобы присвоить две знаменитых вещи, которые показала ему несчастная, очарованная им женщина. Когда-то он ограбил детей из своего приюта, потом украл кольцо Морфина, а теперь точно так же сбежал с чашей и медальоном Хепзибы.

— Но, — нахмурился Гарри, — это какое-то безумие… рисковать всем, работой, ради каких-то…

— Для тебя, возможно, и безумие, но для Вольдеморта — нет, — качнул головой Думбльдор. — Надеюсь, ты со временем поймешь, что значили для него эти драгоценности, но и сейчас ты не можешь не признать, что он имел некоторое право считать медальон своим.

— Медальон, может быть, — согласился Гарри, — но чашу?

— Она принадлежала одной из основательниц «Хогварца», — сказал Думбльдор. — Думаю, его тогда так сильно тянуло в школу, что он не смог противостоять искушению присвоить предмет, тесно связанный с историей «Хогварца». Но, полагаю, были и другие причины… надеюсь, что в свое время все тебе покажу…

— А теперь перейдем к самому последнему воспоминанию, во всяком случае, на сегодняшний день — пока ты не разберешься с профессором Дивангардом. Итак, со смерти Хепзибы прошло десять лет, и нам остается лишь догадываться, чем занимался все это время лорд Вольдеморт…

Думбльдор вылил содержимое оставшейся бутылочки в дубльдум. Гарри встал.

— А чье это воспоминание? — спросил он.

— Мое, — ответил Думбльдор. Гарри нырнул вслед за ним в клубящуюся серебристую субстанцию и очутился в том же кабинете. Янгус тихо дремал на шесте, а за столом сидел Думбльдор, очень похожий на того, что стоял возле Гарри, только лицо было чуть менее морщинистым, а обе руки здоровы. Кабинеты, прошлый и нынешний, отличались лишь погодой за окном: в воспоминании шел снег; в темноте за стеклом проплывали голубоватые снежинки, постепенно заметая подоконник.

Думбльдор помоложе, казалось, чего-то ждал; действительно, вскоре раздался стук в дверь, и он сказал:

— Войдите.

Гарри, не удержавшись, охнул и сразу подавил вскрик. В комнату вошел Вольдеморт. Его лицо еще не было таким, которое почти два года назад появилось на глазах у Гарри из большого каменного котла; оно не обрело истинного змееподобия и не так походило на маску, а глаза не настолько светились красным, и все же от красавца Тома не осталось практически ничего. Его черты словно обгорели и одновременно расплылись; они были странно искажены и казались восковыми, в белках глаз появились кровавые прожилки, правда, зрачки еще не превратились в щелки, как это случилось позже. Он появился в длинном черном плаще, лицо поражало бледностью. На плечах посверкивал снег.

Думбльдор за столом не выказал ни малейшего удивления. Похоже, визит не был неожиданным.

— Добрый вечер, Том, — сказал Думбльдор. — Не желаешь присесть?

— Благодарю вас, — промолвил Вольдеморт, садясь на указанный стул — очевидно, тот самый, с которого в настоящем только что встал Гарри. — Я узнал, что вас назначили директором, — продолжил он. Его голос звучал выше и холоднее, чем раньше. — Достойный выбор.

— Рад, что ты одобряешь, — улыбнулся Думбльдор. — Позволь предложить тебе что-нибудь выпить.

Думбльдор встал и быстро прошел к шкафчику, где сейчас хранился дубльдум, но тогда стояло множество бутылок. Думбльдор протянул Вольдеморту кубок с вином, налил себе и вернулся на свое место.

— Итак, Том… чем обязан?

Вольдеморт не ответил сразу; он сидел, потягивая вино.

— Я больше не Том, — сказал он чуть погодя. — Сейчас я известен как…

— Мне известно твое нынешнее имя, — с любезной улыбкой ответил Думбльдор. — Но боюсь, для меня ты навсегда останешься Томом Реддлем. Одно из неприятных качеств старых учителей — они никогда не забывают, как начинали их подопечные.

Он поднял бокал, словно предлагая тост в честь Вольдеморта. Лицо последнего осталось невозмутимо. Тем не менее, Гарри почувствовал, что атмосфера в комнате неуловимо переменилась: отказавшись называть гостя новым именем, Думбльдор не позволил ему диктовать условия встречи, и Гарри видел, что Вольдеморт это прекрасно понимает.

— Странно, вы здесь так долго, — помолчав, произнес Вольдеморт. — Я всегда удивлялся, почему такой колдун, как вы, не хочет уйти из школы куда-то еще.

— Видишь ли, — по-прежнему улыбаясь, откликнулся Думбльдор, — для такого колдуна, как я, нет ничего важнее, чем передавать древние колдовские навыки юным поколениям. И, если не ошибаюсь, когда-то преподавательская деятельность привлекала и тебя.

— До сих пор привлекает, — сказал Вольдеморт. — Но я все равно не понимаю, почему вы — человек, с которым часто советуется министерство, которому, кажется, дважды предлагали занять пост министра…

— По последним подсчетам, трижды, — уточнил Думбльдор. — Но карьера в министерстве никогда меня не привлекала. И это, опять же, то, что, по-моему, нас объединяет.

Вольдеморт серьезно кивнул и отпил еще немного вина. Возникло молчание. Думбльдор сидел с приятным видом и ждал, пока заговорит Вольдеморт.

— Я пришел, — наконец начал тот, — возможно, немного позднее, чем рассчитывал профессор Диппет… но все же пришел вновь попросить о том, для чего, по его словам, раньше был слишком молод. Я прошу разрешить мне вернуться сюда преподавателем. Полагаю, вы знаете, что после окончания школы я многим занимался и многое повидал. Я могу научить такому, чего нельзя узнать ни от кого другого.

Думбльдор долго, внимательно смотрел на Вольдеморта поверх своего кубка, а после тихо сказал:

— Безусловно, я знаю, что ты многим занимался и многое повидал. Слухи о твоей деятельности, Том, дошли до твоей старой школы. И я был бы крайне огорчен, если хотя бы половина оказалась правдой.

Вольдеморт бесстрастно ответил:

— Величие порождает зависть, зависть возбуждает злобу, злоба плодит ложь. Вам, Думбльдор, это должно быть известно.

— Ты называешь это «величием», то, чем ты занимался? — деликатно осведомился Думбльдор.

— Безусловно, — подтвердил Вольдеморт, и его глаза загорелись красным. — Я проводил эксперименты, я раздвинул границы магии шире, чем кто-либо до меня…

— Границы некоторых видов магии, — спокойно поправил Думбльдор. — Только некоторых. В других ты остаешься… прости меня… полным профаном.

Вольдеморт впервые за все время улыбнулся, но его натянутый, злобный оскал был страшнее открытой ярость.

— Старая песня, — вкрадчиво проговорил он. — Только ничто из увиденного мной в этом мире, Думбльдор, не подтверждает ваших знаменитых заявлений о том, что любовь сильнее всякого колдовства.

— Можеть быть, ты не там смотрел, — предположил Думбльдор.

— Тогда где же и начинать новые изыскания, как не в «Хогварце»? — спросил Вольдеморт. — Вы позволите мне вернуться? Передать мои знания школьникам? Я сам и мои таланты полностью в вашем распоряжении. Командуйте мною.

Думбльдор поднял брови.

— А как же те, кем командуешь ты? Те, кто — по слухам — именуют себя Упивающимися Смертью?