— …вот, просили тебе передать.
Гарри понял, что это приглашение на индивидуальное занятие к Думбльдору, развернул его и тут же объявил Рону и Гермионе:
— Сегодня вечером.
— А ты очень здорово комментировала! — похвалил Рон Луну, когда та стала забирать у него луковицу, мухомор и кошачий помет. Луна неопределенно улыбнулась.
— Издеваешься, да? Все говорят, это было ужасно.
— Нет, я серьезно! — заверил Рон. — Давно не получал такого удовольствия! Кстати, что это? — поинтересовался он, поднимая вверх луковицу.
— О, это корнеплох, — сказала Луна, запихивая кошачий помет с мухомором обратно в рюкзак. — Хочешь, оставь себе. У меня их навалом. Отлично отгоняют зажиручих загланцев.
Она ушла. Рон, давясь от смеха, стоял с корнеплохом в руках. Затем они зашагали дальше, в направлении Большого зала.
— Знаете, а она мне все больше нравится, эта Луна, — изрек Рон. — Она, конечно, чокнутая, но в хорошем…
Он внезапно осекся. У подножия мраморной лестницы с грозным видом стояла Лаванда Браун.
— Привет, — нервно пролепетал Рон.
— Смываемся, — пробормотал Гарри, обращаясь к Гермионе, и они прошмыгнули мимо, но все равно услышали слова Лаванды: — Почему ты не сказал, что тебя сегодня выписывают? И с какой это стати
Рон появился за столом через полчаса с надутым, раздраженным видом. Он сел с Лавандой, но, насколько мог видеть Гарри, за весь завтрак не обменялся с ней ни единым словом. Гермиона вела себя так, будто ее это совершенно не касается, но раз или два Гарри ловил на ее лице необъяснимо довольную улыбку. В тот день она вообще пребывала в приподнятом настроении, а вечером даже снизошла до того, чтобы проверить (иначе говоря, дописать) сочинение Гарри по гербологии — а ведь раньше решительно отказывалась это делать, зная, что Гарри дает списывать Рону.
— Спасибо тебе большое, — поблагодарил Гарри, легонько хлопнув Гермиону по спине. Он взглянул на часы и понял, что уже почти восемь. — Слушай, мне пора, а то опоздаю к Думбльдору…
Она не ответила, только с утомленным видом вычеркнула из его текста еще несколько неудачных предложений. Гарри, улыбаясь, вылез через дыру за портретом и побежал к кабинету директора. При упоминании о шоколадных эклерах горгулья отскочила в сторону. Гарри, перепрыгивая через две ступеньки, поднялся по винтовой лестнице и постучал в дверь ровно в ту минуту, когда часы за ней пробили восемь.
— Войдите, — раздался голос Думбльдора, но, стоило Гарри протянуть руку к двери, как кто-то рывком открыл ее изнутри. Это оказалась профессор Трелани.
— Ага! — закричала она, театрально указывая на Гарри перстом, и уставилась на него сквозь огромные очки, часто моргая. — Вот из-за кого меня беспардонно вышвырнули из кабинета!
— Моя дорогая Сибилла, — с легким раздражением ответил Думбльлор, — никто вас ниоткуда не вышвыривает, тем более беспардонно. Просто Гарри назначено, а мы, кажется, уже все обсудили…
— Великолепно, — оскорбленно изрекла она. — Вы не желаете убрать эту жалкую клячу, этого узурпатора! Пусть… может быть, в другой школе мои таланты оценят по достоинству…
Профессор Трелани стремительно прошла мимо Гарри и скрылась из виду на винтовой лестнице; было слышно, как она споткнулась, очевидно, наступив на одну из волочившихся по полу шалей.
— Пожалуйста, закрой дверь и садись, Гарри, — устало сказал Думбльдор.
Гарри выполнил просьбу и занял свое обычное место у письменного стола, где уже стоял дубльдум и две крошечные хрустальные бутылочки с клубящимися воспоминаниями.
— Профессор Трелани так и не смирилась с Фиренце? — спросил Гарри.
— Нет, — ответил Думбльдор. — Прорицание доставляет куда больше хлопот, чем я мог предвидеть; мне ведь не довелось изучать этот предмет. Просить Фиренце вернуться в лес нельзя, он там считается отщепенцем; просить уйти Сибиллу Трелани также недопустимо. Между нами говоря, она не имеет ни малейшего представления, какие опасности подстерегают ее за пределами замка. Видишь ли, Сибилла не знает — и было бы крайне неблагоразумно ее просвещать, — что пророчество о тебе и Вольдеморте сделано ею.
Думбльдор глубоко вздохнул, а потом произнес:
— Однако не забивай себе голову моими служебными неурядицами. Нам предстоит обсудить куда более важные вопросы. Во-первых — удалось ли тебе выполнить то, о чем я попросил тебя в конце прошлого занятия?
— Ой, — вырвалось у Гарри. Из-за курсов аппарирования, квидиша, отравления Рона, собственного треснутого черепа и попыток выяснить, что затевает Малфой, он почти забыл о задании Думбльдора… — Понимаете, сэр, я спрашивал у профессора Дивангарда после урока зельеделия, но он не захотел ничего рассказывать…
Повисла небольшая пауза.
— Ясно, — чуть погодя промолвил Думбльдор. Он вгляделся в Гарри поверх очков-полумесяцев, вызвав у того знакомое ощущение, будто его просвечивают рентгеновскими лучами. — И теперь ты считаешь, что сделал все возможное? Употребил все свои недюжинные способности? Испробовал все мыслимые хитрости?
— Понимаете, — Гарри замялся, не зная, что и сказать. Единственная попытка раздобыть воспоминание неожиданно показалась постыдно жалкой. — Когда Рон по ошибке проглотил любовное зелье, я повел его к профессору Дивангарду. Я думал, что, может, если он будет в хорошем настроении…
— Получилось? — спросил Думбльдор.
— Э-м-м… нет, сэр, Рон выпил яд…
— …и тебе, естественно, стало не до воспоминания. Действительно, твой лучший друг был в опасности; ничего другого я и не ожидал. Но когда выяснилось, что мистер Уэсли поправится, я рассчитывал, что ты вернешься к выполнению задания. Мне казалось, я доходчиво объяснил, насколько это важно; сделал все, что в моих силах, чтобы ты понял: это воспоминание — самое важное, без него мы лишь напрасно потеряем время.
Жгучий стыд пополз от макушки Гарри вниз по всему телу. Думбльдор не повышал голоса, в его словах не слышалось гнева, но лучше бы он кричал; трудно было представить что-то хуже этого холодного разочарования.
— Сэр, — с отчаяньем проговорил он, — это не потому, что я не старался, просто у меня были другие… другие…
— Вещи на уме, — закончил за него Думбльдор. — Понимаю.
Снова повисло молчание; такое неловкое, какого еще не бывало между ним и Думбльдором; оно длилось и длилось, нарушаемое только тихим посапыванием Армандо Диппета, портрет которого висел над головой Думбльдора. Гарри казалось, что с момента прихода он как-то странно уменьшился, сел, точно свитер.
Он почувствовал, что уже не в силах этого переносить, и сказал:
— Профессор Думбльдор, мне очень, очень жаль. Мне следовало сделать больше… понять, что вы бы не просили, если б это не было настолько важно.
— Спасибо, что ты так говоришь, Гарри, — тихо ответил Думбльдор. — Стало быть, я могу надеяться, что с сегодняшнего дня это дело станет для тебя главным? Без воспоминания Дивангарда наши уроки становятся бессмысленными.
— Я обещаю, сэр, что добуду их, — серьезно пообещал Гарри.
— Тогда забудем пока об этом, — смягчаясь, произнес Думбльдор, — и вернемся к нашей истории. Ты помнишь, на чем мы остановились?
— Да, сэр, — не раздумывая, ответил Гарри. — Вольдеморт убил отца и бабушку с дедушкой и подставил своего дядю Морфина. Потом вернулся в «Хогварц» и стал узнавать… у профессора Дивангарда об окаянтах, — со смущенным видом промямлил он.
— Очень хорошо, — похвалил Думбльдор. — Надеюсь, ты помнишь, как я сказал в самом начале
