— Я думаю, что на сегодня хватит, Гарри, — сказал Дамблдор, помолчав.

— Да, сэр, — сказал Гарри.

Он поднялся, но не уходил.

— Сэр… а это действительно важно — знать все о прошлом Волдеморта?

— Очень важно, я думаю, — сказал Дамблдор.

— И это… это как-то связано с пророчеством?

— Безусловно связано.

— Хорошо, — сказало Гарри, немного неуверенно, но все равно не сомневаясь в словах Дамблдора.

Он повернулся, чтобы уйти, но ему пришел в голову ещё один вопрос, и он снова обернулся к Дамблдору. — Сэр, мне можно рассказать Рону и Эрмионе всё, что вы мне сказали?

Дамблдор мгновение смотрел на него, затем сказал: — Да, я думаю, что мистер Висли и мисс Грангер заслуживают доверия. Но Гарри, я попрошу тебя сказать им, чтобы они не пересказывали этого больше никому. Не очень-то хорошо будет сообщить всем и каждому, как много я знаю, или предполагаю, о тайнах лорда Волдеморта.

— Нет, сэр, я скажу только Рону и Эрмионе. Спокойной ночи.

Он снова повернулся, и был уже почти в дверях, когда увидел это: на одном из маленьких длинноногих столиков, на каких стояли хрупкие серебряные приборы, лежало уродливое золотое кольцо, с большим, потрескавшимся, чёрным камнем.

— Сэр, — сказал Гарри, уставившись на него. — Это кольцо…

— Да? — сказал Дамблдор.

— Вы носили его в ту ночь, когда мы были у профессора Слизхорна.

— Носил, — согласился Дамблдор.

— Но разве это не… сэр, разве это не то же самое кольцо, которое Дволлодер Гонт показывал Огдену?

Дамблдор склонил голову: — Оно самое.

— Но как оно… Оно всегда было у вас?

— Нет, я приобретал его совсем недавно, — сказал Дамблдор. — Если точнее, то за несколько дней до того, как я приехал забрать тебя от тети и дяди.

— Тогда… это было около того времени, когда вы повредили вашу руку, да, сэр?

— Да, около того времени, Гарри.

Гарри колебался. Дамблдор глядел на него с улыбкой.

— Сэр, как именно…?

— Гарри, уже поздно! Ты услышишь эту историю в другой раз. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

К ак и предсказывала Эрмиона, на шестом году обучения свободное время между занятиями было не часами блаженного безделья, как предвкушал Рон, а периодами, предназначенными для попыток справиться с необъятной кучей домашних заданий. Они не только зубрили так, словно каждый день сдавали экзамены, но и на уроках с них спрашивали как никогда раньше. Гарри с трудом понимал половину из того, что говорила профессор Мак-Гонагалл, и даже Эрмионе приходилось просить повторять объяснения дважды. Неожиданно, и к большому возмущению Эрмионы, самым успешным предметом Гарри стало зельеделие — благодаря Принцу-Полукровке.

Умение заклинать без слов теперь требовали не только на Защите от Тёмных Искусств, но и на Чарах, и на Превращениях. Частенько, окидывая взглядом своих сокурсников в гостиной колледжа или в столовой, Гарри видел их покрасневшие и напряженные лица, как будто у них всех — воспетый близнецами Висли запор; но ему было ясно, что они просто изо всех сил пытаются колдовать, не произнося нужные формулы вслух. Занятия в теплицах стали просто отдыхом; хотя на Травоведении они занимались куда более опасными растениями, чем раньше, здесь, по крайней мере, разрешалось громко отвести душу, если сзади неожиданно нападала Щупалица Ядовитая.

Одним из последствий такой неимоверной нагрузки и изматывающих часов тренировки в бессловесных заклинаниях было то, что ни Гарри, ни Рон, ни Эрмиона так и не нашли возможности выкроить время и навестить Хагрида. Он перестал есть за преподавательским столом, что само по себе было недобрым знаком, а в те редкие моменты, когда они встречались в коридорах или на школьном дворе, он странным образом не замечал ни их, ни их приветствия.

— Мы должны пойти к нему и всё объяснить, — сказала Эрмиона, глядя на пустующее кресло Хагрида за преподавательским столом.

— У нас завтра утром тренировка по квиддитчу! — сказал Рон. — А ещё нам надо бы практиковаться в Водотворных чарах для Флитвика! И вообще, что объяснить? Что мы всегда ненавидели его глупый предмет?

— Мы его вовсе не ненавидели! — возразила Эрмиона.

— Говори за себя, а я до сих пор не забыл мантикрабов, — мрачно сказал Рон. — И говорю вам, мы ещё легко отделались. Ты не слышала, что он несёт о своём ненасытном братце: продолжи мы его курс, нам пришлось бы учить его шнурки завязывать.

— Мне ужасно без разговоров с Хагридом, — грустно сказала Эрмиона.

— Мы пойдем к нему после квиддитча, — заверил Гарри. Он тоже скучал по Хагриду, хотя, как и Рон, считал, что им будет гораздо легче жить без Гроупа. — Но отбор игроков может занять все утро, тут столько желающих (Гарри несколько нервничал от предстоящего дебюта в роли капитана). Не пойму, с чего это вдруг квиддитч стал таким популярным.

— Ой, брось, Гарри, — неожиданно вспылила Эрмиона. — Популярен не квиддитч, а ты! Ты никогда ещё не был таким интересным и, откровенно говоря, приглядным.

Рон подавился большим куском копчёной рыбы. Эрмиона презрительно глянула на него и вновь повернулась к Гарри.

— Все знают теперь, что ты говорил правду, так? Всему колдовскому миру пришлось признать, что ты был прав с возвращением Волдеморта, и что ты дрался с ним дважды за два последних года, и оба раза ускользал. Теперь тебя называют «Избранным», и ты хочешь сказать, что не видишь, почему люди по тебе с ума сходят?

Гарри вдруг показалось, что в Общем зале ужасно жарко, хотя потолок по-прежнему изображал холодный дождь.

— И ты ещё вынес все эти наезды Министерства, когда тебя пытались выставить чокнутым вруном. У тебя на руке до сих пор видно, где та злыдина заставляла тебя писать собственной кровью, но ты всё равно стоял на своём…

— У меня тоже до сих пор видны следы от мозгов, которые на меня напали, погляди, — сказал Рон, задирая рукава.

— Да, и не забыть ещё, что ты вырос за лето на целый фут, — закончила Эрмиона, не обращая внимания на Рона.

— Я высокий, — невпопад заметил Рон.

Через блестящие от дождя окна влетели почтовые совы, осыпая всех каплями воды. Большинство учеников получало писем больше, чем обычно, потому что обеспокоенные родители хотели услышать от детей (и сами заверить их в том же), что всё хорошо. Гарри не получал почты с самого начала учёбы; тот единственный, кто раньше старался ему писать, был мёртв, и хотя Гарри надеялся, что Люпин будет ему писать хотя бы изредка, пока здесь его ждало разочарование. Поэтому он очень удивился, увидев свою белоснежную Хедвиг, кружащую среди серых и коричневых сов. Она приземлилась перед ним, нагруженная большим квадратным свертком. Секундой позже такой же пакет шлепнулся перед Роном, придавив крохотного вымотавшегося Боровутку.