— Возмутительно! Загнали в Манеж и не кормят. Там сотен пять лошадей, полк солдат, воздух спёртый… Двоих студентов оттуда сейчас повезли в санитарной кapeтe… Впрочем, они там, в Манеже, бодрятся, кричат, поют песни… Войска прибывают, и народу вокруг прибавляется, — говорили наперебой студенты. — Мы только до Кудринки, в извозчичью чайную, погреться чайком да назад! Возможно, что будет драка…

— И будет! — подал голос прохожий мастеровой, который, задержавшись, прислушался.

— Я, собственно, господин, не с вами! — огрызнулся один из студентов.

— Вот и видать, что ты «господин»! Оттого и дурак! — отрезал мастеровой и пошёл своей дорогой.

— А слыхали, что в Питере? — доносились обрывки фраз случайных прохожих.

Большая Никитская возле университета была забита толпой, которая находилась все время в каком-то беспорядочном бродильном движении: кто-то старался пробраться назад — на Никитскую, кто- торвался вперёд — к Манежу. Аночка и ее спутники долго искали попутное течение в этой толще людей, чтобы продвинуться ближе к центру событий. Их мяла и «тискала инертная масса плеч, локтей, животов.

— Пропустите, коллеги! Господа!..

— Ну, куда, ну, куда вы, девчонки?! Нагаек не нюхали? Думаешь, сладки? Стояли бы тут…

— Поднажмем, коллеги!

— Да это студенты, пустите их, братцы. К своим пробираются.

— И этим ещё под арест захотелось? — с ехидцей сказал кто-то.

— Своих выручать скопляются. Дай им проход, не дури. Как вот двину! — раздавались в толпе отдельные голоса.

Аночка забыла в этот миг, что днем она возмутительно пропустила сходку, забыла свой стыд за случившееся в комнате Геннадия. Она теперь жила с этой толпой, чувствовала себя частью этого студенчества, к которому слышала уважение и сочувствие в простых, грубых возгласах незнакомых людей. «Выручать своих» — это значило бороться за общее дело, в том числе — за Володю и за его свободу…

— Пропустите студентов, ребята! — сочувственно говорили в толпе рабочих и обывателей.

И вот Аночка увидала Манеж! На морозной площади обширный бивак полицейских, солдат, казаков, похоже на какую-то батальную картину: всадники, конские крупы. У самой решетки Александровского сада горят костры, и возле них тоже военные. К тротуарам прижата конной полицией толпа студентов и мастеровых. В толпе передают подробности «манежного сидения» нескольких сот студентов-узников, которых между шпалерами, конной и пешей полиции прогнали в Манеж прямо со сходки, захватив их в воротах университета.

— Эх, фараоны! Чего издеваетесь над молодежью? — слышится из толпы. — Запугать хотите?! Не запугаете, молодых!

— Отворяйте ворота, пустите студентов, а то мы и сами отворим! — гаркнул громовой голос.

— Вас бы туда с полицмейстером вместе загнать! — кричат полицейским женщины.

По той стороне Манежа, возле костров, люди стоят спокойно, видно, как курят и сплевывают в огонь, греют руки, — должно быть, смеются, шутят. И это спокойствие солдат и полиции еще больше раздражает толпу. Как будто их не касается, что тысячи разных людей собрались сюда, возмущенные выходкою начальства. В толпе накипает злость. Полиция не отвечает на самые обидные вызовы. Как вдруг из Манежа через разбитые окна послышалось пение:

Толпа на улице подхватила пение. Нет, не смеет полиция против такой толпы возмущенных людей! Боится полиция!.. С Никитской и с тротуаров толпа медленно двинулась на дорогу, наступая в сторону полицейских костров.

— Господа, прошу, отойдите на тротуар! Прошу, отойдите! — испуганным тоненьким голоском крикнул коротенький, толстенький полицейский пристав, как будто собравшись всех так удержать.

— Не проси, не уйдём всё равно! — огрызнулся мастеровой.

— Нехорошо, господин! Я вам вежливо говорю, не «тычу», — урезонивал пристав.

— Мы знаем ваш вежливый разговор, не по разу слыхали! — крикнула рослая женщина и шагнула на пристава.

Он отступил.

Вокруг засмеялись зло, ядовито.

слышалось уже с разных сторон.

Толпа осмелела и решительно наступала к Манежу.

— Осади! — заорал конный городовой, проезжая по краю дороги и тесня толпу конским крупом обратно на тротуар. Но толпа окружила его, стиснула. Кто-то схватил под уздцы лошадь и потащил глубже в толпу, к самой университетской стене.

— Тяни с седла фараона!

Кто-то свистнул. Лошадь взвилась на дыбы. Но её ухватили крепче.

— Тпру, стой!

— Людей потопчешь — башку свернём! — пригрозили незадачливому кавалеристу окружающие.

— Да вы же сами меня, господа, не пускаете, а лошадь — скотина пугливая, Пропустите назад.

— Братцы! Пустить фараона на волю?!

— В плен взяли, да вместе с конем! — потешались в толпе.

— Коня цыганам продать, а фараона — чертям!

— А чёрти их даром берут. Они за него гроша не заплатят!

Несколько конников, наконец поняв, что случилось, подскакали к толпе на выручку своего.

— Осади! Осади, пропусти! — кричали они, наступая.

В них полетели снежки.

— Ура-а! — крикнул кто-то, схватив под уздцы лошадь второго городового. — В плен их, братцы!

Подскакал конный пристав.

— Разойдись! — грозно выкрикнул он.

— Бла-бла-бла! Как индюк, разорался! — дразнили его из толпы. — Вот хотим и стоим.

— Отпустите студентов! — настойчиво требовал громкий голос.

— Братцы, к воротам. Освободим коллег! Ур-ра-а! — крикнули в стороне от Аночки на всю улицу, и вдруг вся толпа всколыхнулась, прорвала цепь взявшихся за руки городовых и побежала к Манежу.

— Ура-а! — закричали в толпе.

— Ур-ра-ара-а! — подхватила тысяча голосов, ободряя себя и нагоняя страх на противника.

Аночку понесло толпой к самим воротам Манежа.

— Ломай ворота! — крикнули какие-то решительные и смелые люди, но не студенты, скорее рабочие. — Ребята, давай-ка чего-нибудь в руки — топор или ломик!..

Все позабыли в этот момент, что кроме студентов в Манеже солдаты с винтовками, что их могут встретить штыки и пули. Они не думали о казацких нагайках и шашках.