общественность, и рисовал на песке различные конструкции, явно восхищённый этим детским занятием.

Утром он ушёл обратно в Парк Сюрпризов, а привидение мы избрали членом Нелегальной Королевской Колонии с почётным титулом «Страшилище острова Кошмаров».

— Послушай-ка, ты, привидение, — сказал я. — Ты не согласишься пожить вместе со мною? Мне что- то одиноко. Разумеется, я не то чтобы робкого десятка, но иной раз по ночам у меня кошки скребут на душе…

— Клянусь всеми псами ада… — завело было своё привидение, побледнев от обиды. Но затем успокоилось и сказало: — Ладно, пожалуйста, это очень любезно с твоей стороны.

Я постелил привидению в ящике из-под сахара, покрасил ящик в чёрный цвет и нарисовал миловидный фриз — скрещенные кости — так, для уюта. На плошке я написал: «ЯД» (к вящему удовольствию Зверка-Шнырка).

— Колоссально уютно, — сказало привидение. — Тебе не помешает, если я буду немножко побрякивать в полночь? У меня это вроде как привычка.

— Валяй побрякивай, — ответил я. — Только не больше пяти минут, да не разбей пенковый трамвайчик. Это большая драгоценность.

— Пять так пять, — согласилось привидение. — Только не ручаюсь за канун Иванова дня.

Канун Иванова дня пришёл и ушёл (кстати, тогда родилась младшенькая Мимлы, которую нарекли Ми, что означает «величиною с микрон»), и распустились цветы, и поспели яблоки или что там ещё другое вкусное, и всё было съедено, и как бы там ни было, я впал в опасную обыденность, и она до того затянулась, что временами я принимался сажать бархатцы на капитанском мостике перед штурманской рубкой и играть в пуговицы со Зверком-Шнырком и Самодержцем.

Ничего не происходило. Моё привидение сидело в углу за печкой и вязало шарфы или чулки — весьма успокоительное занятие для привидения с никудышными нервами. Вначале оно и вправду приохотилось стращать верноподданных и было этим счастливо, но в конце концов перестало делать выходы, заметив, что верноподданным нравится, когда их стращают.

Дочь Мимлы врала всё хлеще и хлеще, и я каждый раз оставался в дураках. Однажды она даже пустила слух, будто друнт Эдвард ненароком растоптал Самодержца! К сожалению, я всегда верю, что все говорят то, что думают, и чувствую себя глубоко уязвлённым, когда меня обманут или осмеют. Но когда преувеличиваю я, сам я всегда верю в то, что говорю!

Иногда нас навещал друнт Эдвард, он располагался на мелководье у берега и по старой привычке ругал нас. Супротивка отругивался, в остальном же только и знал, что ел, спал, загорал, смеялся с дочкой Мимлы да лазал по деревьям. Одно время он без конца лазал и по булыжным стенам, но скоро устал, осознав, что это не запрещается.

При всём том он уверял, что чувствует себя превосходно.

Иной раз я видел хатифнаттов, они проплывали мимо, и потом меня целый день заедала тоска.

Тогда-то во мне и проявилась непоседливость, которая впоследствии привела к тому, что я вдруг до чёртиков пресытился благоустроенной жизнью без событий и, если можно так выразиться, удрал. Произошло это так.

Фредриксон собственной персоной вырос в дверях штурманской рубки, и на нём, как всегда, была капитанская фуражка. Но сегодня её украшали два маленьких позолоченных крылышка.

Я ринулся вниз по лестнице и крикнул:

— Фредриксон! Привет! Она полетела?

Он попрядал ушами и утвердительно кивнул.

— А ты кому-нибудь об этом сказал? — спросил я с учащённо бьющимся сердцем.

Он отрицательно качнул головой. В мгновение ока я опять стал искателем приключений, страсть возвратилась, я опять был большой, сильный и красивый! Фредриксон пришёл ко мне первому сказать, что его изобретение готово! Никто, даже сам Самодержец, ещё не знал об этом.

— Скорее! Скорее! — крикнул я. — Давайте упаковываться! Я отдам свои бархатцы! Я отдам свой дом! О Фредриксон, я разрываюсь на части от идей и надежд!

— Отлично, — сказал Фредриксон. — Но сперва торжественное открытие и пробный полёт. Нельзя допустить, чтобы Король остался без праздника.

Пробный полёт состоялся в тот же день после полудня. Преображённая речная лодка покоилась под красным покрывалом на помосте перед троном Самодержца.

— Под чёрным выглядело бы торжественнее, — заметило моё привидение и заработало спицами так, что только треск пошёл. — Или под завесой, серой, как полночный туман. Цвет кошмара, понимаете ли.

— И чего он всё брешет, — сказала Мимла, приведшая с собой всех своих малышей. — Привет, доченька! Ты видела своих самых маленьких?

— Мамочка, миленькая, ты опять наделала новых? — спросила дочка Мимлы. — Скажи им, что их старшая сестра — принцесса Королевской Колонии и полетит вокруг Луны в летающей лодке.

Самые маленькие присели в книксене, раскланялись на все стороны и таращились во все глаза.

Фредриксон без конца заползал под покрывало проверить, всё ли в порядке.

— Что-то в выхлопной трубе, — бормотал он. — Супротивка! Залезь-ка на борт и поработай большими ручными мехами.

Через некоторое время мехи заработали, и в ту же минуту из выхлопной трубы вылетел комок каши и угодил Фредриксону прямо в глаз.

— Что-то не так, — сказал он. — Овсяная каша!

Малыши Мимлы так и покатились со смеху.

— Прошу прощения! — крикнул Зверок-Шнырок, готовый расплакаться. — Я клал остатки завтрака в чайник, а не в выхлопную трубу!

— В чём дело? — спросил Самодержец. — Можем Мы начать Нашу торжественную речь или вы ещё не готовы?

— Да это всё моя крошка Ми, — восхищённо заявила Мимла. — Такая яркая индивидуальность! Это надо же додуматься: положить кашу в выхлопную трубу! Вот так так!

— Не принимайте близко к сердцу, сударыня, — сказал Фредриксон несколько натянутым тоном.

— Можем Мы начинать или нет? — спросил Король.

— Давай валяй, Ваше Величество, — сказал я.

После паузы, в продолжение которой ревел ревун, к помосту приблизился добровольный духовой оркестр хемулей, и Самодержец под всенародное ликование взошёл на трон. Воцарилась тишина, и он сказал:

— Наш придурковатый древний народ! Настал момент обратиться к вам с несколькими глубокомысленными словами. Взгляните на Фредриксона, Королевского Лейб-изобретателя Сюрпризов. С величайшего из всех них ныне спадает покрывало, дабы он пролетел по суше, по воде и по воздуху! Поразмыслите хорошенько об этом детище дерзновенной мысли, пока вы шныряете в свои лазейки, грызёте, ковыряете, гоношитесь и порете чушь. О вы, мои злосчастные, незадачливые, высочайше любимые верноподданные, мы неустанно ждём от вас великих деяний. Постарайтесь хоть немного покрыть честью и славой ваши холмы, а если это вам не удастся, то хотя бы «Ура!» герою дня!

И народ грянул такое «Ура!», что затряслась земля.